– Она здесь гораздо старше, – произнес Макар. – Лет сорок уже ей. Другой отрезок ее жизни.

Они внимательно просмотрели весь альбом. Мухина хранила снимки своих поездок во Францию и Испанию. Но везде ее запечатлели одну – на фоне замков Луары, на побережье Коста-Брава под тентом… Керим Касымов на фотографиях так и не появился.

В следующем альбоме находились снимки о поездке в Петербург. И они оказались более ранними. Ирина Мухина снималась на фоне Зимнего дворца и набережной Невы. В джинсах, в куртке, со своей атласной челочкой а-ля Миннелли – довольная, счастливая, двадцатилетняя… Макар вытащил из другого альбома листы ватмана. Рисунки. Точнее, наброски – карандашом, углем. Обнаженное женское тело – мягкие округлые линии. Тело без лица… Темный соблазнительный треугольник, стройные раздвинутые ноги, девичий живот как чаша, покатые плечи… Мухина позировала для рисунков голой…

Несколько фотографий, засунутых между рисунков, упали на пол. Макар нагнулся и поднял их. Они увидели Ирину Мухину рядом с незнакомым мужчиной лет под пятьдесят. Он чем-то неуловимо смахивал на Пикассо – темные круглые глаза, глубокие залысины, взгляд боевой с сумасшедшей искоркой, упрямый подбородок с ямочкой. Костистый, высокий, широкоплечий. Он властно обнимал Ирину Мухину, одетую в рваные джинсовые шорты и майку, притягивая к себе. Он и сам позировал перед камерой в шортах и расстегнутой гавайской рубашке – тоже в стиле Пикассо. Фон снимка расплывался – то ли занавес театральный, то ли штора…

– Это не Керим Касымов, – объявил Макар.

Полковник Гущин пристально разглядывал снимок и другие два – они дублировали первый, только ракурс другой. В дни юности Ирины Мухиной еще не существовало смартфонов и «селфи», еще не переводили фотографии в «цифру» и не сохраняли в память компьютеров и на флешки. Все было на бумаге…

Полковник Гущин переснял фотографии на мобильный. Затем кому-то их отправил, набрал номер в одно касание, включил громкую связь.

– Вера, это я, простите за беспокойство. Я вам сейчас прислал фото, взгляните, пожалуйста. Вы, случайно, не знаете этого мужчину?

– Федор, что вы, какое беспокойство. Сейчас я посмотрю. А вы… у вас все хорошо? – ответила Гущину Вера Павловна, взволнованная звонком и одновременно… радостная.

– У нас все в порядке. Опять нужна ваша помощь, Вера, – баритон полковника Гущина слегка охрип. – Не известен вам человек на снимке?

– Да это же Юра! – воскликнула Вера Павловна. – Муж Наташи. Юра Авессоломов! А кто рядом за ним? Что за девушка?

– Вера, спасибо. Это его старая знакомая, – ответил полковник Гущин.

Он попрощался с Верой Павловной. Обвел взглядом Макара и Клавдия Мамонтова.

– Так я и решил, когда увидел, – сказал он. – Мухина и муж Гулькиной много лет назад не просто общались. Оцените их позы, выражение лиц. Они были любовниками. Но происходило все до его женитьбы на Гулькиной. Тот спонсор, упомянутый Анетой Астаховой, один из сожителей Мухиной, – Юрий Авессоломов. Помните характеристику? Неудачник, пьющий… От которого Мухина тоже в конце концов ушла.

– Анета еще сказала с ее слов – не способный разобраться со своими детьми, – вспомнил Клавдий Мамонтов. – Но Авессоломов тогда сына Гулькиной Кирилла еще не знал. Да он и не его сын вовсе. Авессоломов его даже не усыновлял никогда.

– Вокруг них бурлила целая жизнь, – ответил полковник Гущин. – Это же он ее рисовал голой в стиле ню! В койке! А она рисунки его хранила долгие годы, не выбрасывала. Давайте дальше смотреть! Продолжаем искать!

Макар забрал пачку тетрадей, перевязанных полинявшей лентой. Исписанные крупным детским почерком с орфографическими ошибками – школьные дневники Ирины Мухиной. Она их тоже берегла. Макар полистал их и… отложил. Нет, не здесь…

Клавдий Мамонтов придвинул к себе альбом с яркой обложкой, между его листов топорщились засунутые фотографии и тетрадка с пейзажем на обложке. Фотографии высыпались на стол.

Клавдий Мамонтов открыл альбом. На первой странице надпись – Щелыково.

Макар, сидевший рядом с ним, внезапно ахнул. Он поднес к глазам один из снимков, затем отвел руку, вглядываясь…

– Посмотрите, кто изображен!

Полковник Гущин глянул, резко сдернул очки и… снова водрузил их на нос.

– Кто здесь вместе с Авессоломовым и Мухиной! – Макар сильно волновался. – Федор Матвеевич, вы узнаете?!

Глава 42

Тварь

Все мои прошлые подозрения и тревоги оказались напрасны. Юрка меня не обманывал. Все совсем не так, как мне представилось сначала. Но какая же наглая тварь…

Клавдий Мамонтов прочел первую запись в альбоме для рисования. Несколько первых листов в нем выдрали – Ирина Мухина, делавшая записи в альбоме, как в импровизированном дневнике с фото, не хотела оставлять «на память» свои несбывшиеся терзания и тревоги, оказавшиеся… Напрасными?

Нет.

На обороте фотографии, поразившей Макара, крупным неровным почерком Мухина вывела: «Тварь!»

Юрка не … не коварный изменщик. Он папик!!!!! – В следующей записи в альбоме Ирина Мухина поставила пять ликующих восклицательных знаков.

На обороте другой фотографии, что разглядывал сквозь очки полковник Гущин, Мухина вывела шариковой ручкой: «Папик и Дочурка».

Годы прошли с тех пор, как были сделаны снимки, но они сразу узнали изображенную на фото. Рядом с Ириной Мухиной и Юрием Авессоломовым камера запечатлела Тамару Цармона.

– Она его дочь! – воскликнул Макар. – Да как же… Что же это?! Она же наполовину чилийка!

Двадцатилетняя Тамара, ровесница Ирины – в джинсах, в кожаной косухе нараспашку и майке. Темноволосая, стройная, гибкая, черноглазая – она смотрела в камеру сосредоточенно. Улыбающийся Юрий Авессоломов находился между девушками. Он обнимал их обеих за талии.

Клавдий Мамонтов перевернул страницу в альбоме для рисования. Дальше записи Ирины шли вкривь и вкось – она писала все более неровным почерком, с ошибками, либо под воздействием алкоголя, либо в сильном душевном волнении.

Щелыково – скучная дыра. Никаких дискотек.

Дом творчества забит актерами. Корифеи собирают грибы и сушат на подоконниках номеров. Юрка снял на две недели халупу между усадьбой и Лобановом. Я ждала большего, конечно. Грязь в избе… Дощатый пол. Туалет – очко на улице. Писаю стоя, как коза. Но есть пруд рядом и баня на его берегу. Купили самогона. Гуляем!

Юрик хочет, чтобы я с Тамаркой подружилась. Она прикандехала на двух электричках с пересадкой со своей спортбазы, со сборов. Они там с голоду подыхают. Жрать, говорит, нечего. Рацион им урезали. Она к Юрке пристала насчет денег. Требует. А его жаба душит…

Пили вечером втроем самогон. Тамарка про свой спорт рассказывала – как все тяжко сейчас, полный развал. Но она не сдастся, еще и на Олимпиаду поедет. Юрка ее называет «дочурка моя». Оказывается, она узнала, что он