кото­рые, как известно, также неоднократно подвергались на­падкам со стороны теологов, то разрешение вопроса о том, содержат ли они, по крайней мере, «подлинное ядро», выхо­дит за пределы задач настоящей книги. Фельтер пола­гает, что Послание к фессалоникийцам зиждется на подлин­ном фундаменте; возможно, что такую же основу имеют и другие послания, приписываемые Павлу. Но, во всяком случае, теологические рассуждения этих посланий не имеют ничего общего с историческим Павлом, если таковой вообще существовал; их авторы несомненно опирались на Послания к римлянам и коринфянам, а может быть, и на Послание к га­латам, откуда они почерпнули не только теологические идеи, но отчасти и обороты речи, подобно тому, как это сделал автор Послания к галатам с Посланием к римлянам и с обоими Посланиями к коринфянам. И если преимуще­ственно в области учения о воскресении и конце мира они отчасти расходятся с упомянутыми посланиями, если в осо­бенности своим постоянным чрезмерным прославлением домирового и послемирового спасителя они все смелее и не­устрашимее разрабатывали христологию, то все же они ни­где не выходят за пределы принципиальных основ миро­воззрения Послания к римлянам и обоих Посланий к корин­фянам, и этому нисколько не противоречит то обстоятель­ство, что здесь, как утверждают голландцы, мы имеем дело с трудами не одного лица, а целой теологической школы. Когда эта работа была выполнена, когда Послание к римля­нам и оба Послания к коринфянам приобрели свой тепереш­ний вид, — по этому поводу трудно сказать что-либо опреде­ленное. По-видимому, это произошло лишь в первой поло­вине II столетия, во всяком случае, в такое время, когда исторический Павел уже давно ушел из мира живущих; что же касается Послания к галатам, то оно несомненно от­носится к тому времени, когда не только существовали По­слание к римлянам и оба Послания к коринфянам, но и имелся налицо также и основной текст Деяний, образы кото­рого уже начали приобретать мифическую окраску.

VII. «ИСТОРИЧЕСКИЙ» ИИСУС В ГЛАВНЫХ ПОСЛАНИЯХ ПАВЛА

Религиозно-историческое значение Иисуса у Павла

Здесь нас интересует главным образом вопрос о сущно­сти и характере Иисуса, поскольку об этом позволяют судить Павловы послания.

Кто беспристрастно вникает в эти послания оставив в стороне всякие воспоминания об евангелиях, тому не легко придет в голову, что Иисус мыслится Павлом как исто­рическая личность. Иисус играет у Павла только роль религиозного, спасительного начала. Будучи по своему положению «владыкой» общины — это наименование позаимствовано, по мнению Буссе, из восточного культа, обожествлявшего царей и кесарей, — он носит в себе, с одной стороны, черты праведника Премудро­сти Псевдосоломона, «сына божия», страждущего раба божьего Исайи, жертвующего своей жизнью за грехи челове­чества и за эту искупительную жертву прославляемого богом, и является с этой точки зрения обыкновенным человеком, с другой же стороны фигурирует как один из тех ниспо­сланных с неба «сынов божьих» или божественных спаси­телей, в смысле гностического мистериального учения, кото­рые спускаются на землю, ведут борьбу с демонами, стра­дают, умирают и, победив смерть, снова возвращаются к богу. Однако, Павлу не удалось спаять при помощи по­нятия духа эти два по существу различных образа в одно органическое целое. Спаситель называется у Павла Хри­стом, мессией, поскольку имеется в виду его божественная сущность и сверхъестественная искупительная деятельность в смысле апокалиптического чаяния спасения. Он называется Иисусом, поскольку дело касается его человече­ской природы и его заступничества за своих последователей. И он назывался Иисусом Христом или Христом Иисусом, как сошедший с неба сын божий, который обме­нивает на земле свою чистую духовность на человеческую сущность, принимает образ «раба», умирает на кресте, вос­крешается богом из мертвых и в качестве «господа» возно­сится в царствие небесное, как это сказано в Послании к фи­липпийцам 2, 6 и сл.

Отсюда видно, что Павел отнюдь не отрицает того, что Иисус, мессия, был человеком, появился когда-то на земле и был распят как обыкновенный человек; напротив, то было ядро его веры, но он исходил при этом не из исторического опыта, а опирался в своих утверждениях исключительно на «писание», и сам не подал никакого повода к непосредствен­ному отождествлению возвещанного им человека Иисуса Христа с тем Иисусом, мнимую историю которого рассказывают нам евангелия. Изображение страждущего раба божия у Исайи Павел, как и вся иудейская мистика, рассматривал как изложение действительного события. Он был уверен в том, что искупительная смерть раба божиего имела для человечества спасительное значение, хотя как подлинно мес­сианское явление, которого иудеи ждали в будущем, она отнюдь не получила всеобщего признания. Но Павел был в этом убежден подобно тому, как последователи Озириса были убеждены в том, что их бог когда-то жил на земле в образе человека, осчастливил Египет своими деяниями и погиб жестокой смертью от руки своего брата Тифона или Сета, или подобно тому, как фригийцы приписывали все­возможные человеческие свойства своему Аттису, сирийцы — своему Адонису, греки — своему Дионису и т. д., и указы­вали на те местности, где, якобы, произошли главные собы­тия в жизни упомянутых богов. Авторитет писания служил Павлу, как иудею, порукой в том, что его убеждение истинно; ему не нужны были никакие другие свидетельства (Гал. 1, 12). Что же касается., хронологии названного события и ближай­ших обстоятельствах, которыми оно сопровождалось, то, как античный человек, Павел мало задумывался над этим, по­добно тому, как, напр., греки или египтяне совсем не инте­ресовались тем, когда жили на земле их божества, смерть которых они ежегодно поминали торжественными праздне­ствами. Бог послал своего сына, «когда пришла полнота времени» (Гал. 4, 4) т. е., когда истек предусмотренный бо­гом срок существования мира, по окончании которого и со­гласно вавилонскому, персидскому и. индийскому предста­влению должен был появиться на земле спаситель. В более детальной формулировке гностик и апокалиптик не ну­ждался, и этим вопрос был исчерпан.

В действительности Христос является для Павла не все­мирно-исторической, а, как на это указывает и Мартин Брюкнер, исключительно «религиозно-исто­рической личностью, разумеется, не в современном смысле, ибо так наз. исторический Иисус, напр., в смысле школы Ричля, был бы в глазах Павла абсурдом». Весь об­раз человеческого и земного Иисуса изображается у Павла столь же неосязаемым и витающим вне времени и простран­ства, так же окутан мифологической неопределенностью, как образ страждущего раба божия у Исайи. Павел не инте­ресуется подробностями жизни Иисуса. Он равнодушен даже к ближайшим обстоятельствам его смерти, и чем меньше он о всем этом может рассказать, тем с большей готовностью останавливается он на описании небесного об­раза христа и на метафизическом факте искупления, которое становится возможным для людей благодаря сверхземному подвигу