Урания говорила все это своим тихим, нежным голосом. Но созерцание всех этих необычайных картин до такой степени потрясло мой разум, что меня охватила вдруг страшная дрожь. Озноб пробежал по моему телу, с головы до ног, и благодаря этому, я и проснулся внезапно в глубоком волнении… Увы! Мое дивное небесное странствие окончилось.

Я искал глазами Уранию и не находил ее. Яркий луч месяца, проникая в мою комнату, ласкал край занавески и как будто рисовал в смутных очертаниях воздушный образ моей небесной проводницы, но это был только лунный свет.

На другой день, когда я пришел в обсерватории, моим первым побуждением было пробраться под каким-то предлогом в кабинет директора, чтобы увидать прелестную музу, виновницу такого чудного сновидения…

Часы исчезли! На их месте красовался белый мраморный бюст знаменитого астронома.

Я стал искать по другим комнатам, я выдумывал разные предлоги, чтобы проникнуть в квартиру директора, но часов не оказалось нигде. Я искал целые дни, целые недели, но все не находил их, и даже не мог узнать, куда они девались.

У меня был друг, доверенный человек, почти ровесник мне, хотя он и казался старше, благодаря пробивающейся бороде; он так же, как и я, увлекался идеалом и был, пожалуй, еще более склонен к мечтательности. Из всего персонала обсерватории только с ним одним я мог сойтись по душе. Он делил со мной и радость, и горе. У нас были одинаковые вкусы, одинаковые убеждения, одинаковые чувства. Он понял мое юношеское увлечение статуей; понял, что она олицетворяет собою в моем пылком воображении, понял и мою грусть по поводу внезапного исчезновения моей милой Урании в ту именно минуту, когда я так беззаветно привязался к ней. Не раз он любовался вместе со мной световыми эффектами на ее божественном лице и, улыбаясь моему восторгу, как старший брат, слегка поддразнивая меня по поводу моей любви к статуе, часто называл меня в шутку «Камиллом Пигмалионом[16]». Но в сущности я видел, что и сам он неравнодушен к ней.

Этот друг, которого, увы мне суждено было лишиться несколько лет спустя в цвете лет – этот добрый Георг Сперо, умница и возвышенная душа, память которого навсегда останется дорогой для меня, занимал в то время должность частного секретаря директора. Искренняя привязанность его во мне выразилась в поступке столь же деликатном, как и неожиданном.

Однажды, придя домой, я увидал с удивлением, почти не веря глазам своим, пресловутые часы на своем камине, как раз передо мной!

Это они, они самые! Но как они сюда попали? Откуда и каким путем?

Я узнал, что знаменитый астроном, открывший Нептун, послал часы в починку к одному из лучших часовщиков Парижа, а тот, получив из Китая старинные астрономические часы, крайне интересные, предложил их в обмен за Уранию, на что и последовало согласие директора. Между тем Георг Сперо, которому была поручена эта сделка, перекупил произведете Прадье, чтоб подарить его мне в благодарность за уроки математики, которые я когда-то давал ему.

С какой радостью я снова увидел мою Уранию! С каким блаженством я любовался ею! С этих пор я никогда не расставался с этим прелестным олицетворением небесной музы. В часы моих занятий прекрасная статуя стояла передо мной. Она как будто напоминала мне речи богини, предвещала судьбы астрономии и руководила мною в моих юношеских стремлениях к науке. Впоследствии не раз более страстный чувства могли соблазнять, пленять и смущать мой дух. Но я никогда не забуду идеального чувства, внушенного мне музой звезд, не забуду ни воздушного странствия с нею, ни дивных панорам, которые она раскрывала перед моими взорами, ни истин, поведанных ею о пространстве и строе вселенной, ни счастья, которое она доставила мне, определив мне уделом спокойное созерцание природы и науки.