Шрифт:
Закладка:
Пришедшая сегодня на кафедру молодежь уже не ведает о том, что их предшественник — «отпетый антисоветчик» в течение целых пятнадцати лет (с 1984 по 1997 год) не только трудился в Буш-хаусе, имперском здании всемирной службы Би-Би-Си на улице Стрэнд в центре Лондона, но еще и возглавлял отдел тематических передач русской службы под радиопсевдонимом Александр Кловер (кстати, заимствованным из романа Дж. Оруэллла «Скотный двор»). И уж конечно, мало кто отождествляет его с Александром Кустаревым — беллетристом, автором многих опусов (в частности, романа «Разногласия и борьба», впервые опубликованного в 1988 году в тель-авивском журнале (Двадцать два»). А, между тем, это и есть «тот самый Браун».
Жизнь удружила мне сойтись с молодым ассистентом Александром, еще на пятом курсе института. Различие в социальном положении нисколько не мешало нам тесно общаться друг с другом, делиться точками зрения на происходившее в СССР и за «бугром», горячо спорить, тем более, что наши интересы далеко не всегда пересекались в одной точке. После замены моего студенческого статуса на аспирантский, возрастная планка стала еще более условной — мы отказались от отчеств, хотя оставили множественные местоимения.
Будучи «околдованным» его интеллектуальным «багажом», с его подачи я, помнится, впервые заинтересовался Э. Дюркгеймом (одним из основателей социологии) и К. Леви-Строссом (социологом, создателем школы структурализма в этнологии и теории «инцеста»), узнал, чем отличается диглоссия от билингвизма, сигариллы от сигарет, что такое кальян и многое другое. Молодому и в меру честолюбивому автору тогда начинало казаться, что люди как-то «измельчали», что все вокруг, за редким исключением — сплошная пустыня Гоби. А тут рядом — такой гигант мысли, давший столь мощный стимул для самосовершенствования, для уяснения тех очевидных фактов что страна «с удобствами во дворе» не может быть «маяком» для всех, что наша страна не состоит из одних «Марф-посадниц» или «Лидий Яковлевн Гинзбург».
Как отмечено в одной из публикаций, посвященной творчеству Донде, он — типичный представитель «основательно прожидовевшей» русской интеллигенции второй половины XX века, русский по матери, происходившей из семьи священника (выпускнице знаменитой петербургской лютеранской школы Петершуле, дававшей типично немецкое воспитание). Как отмечает фактический биограф Александра, Ю. Колкер, дед по отцу, Давид Донде, занимался писчебумажной торговлей в Поволжье, а затем был управляющим бумажными фабриками князя (графа) Паскевича в Белоруссии. После революции он вернулся к торговле и был несколько лет директором Ленбумтреста. По стопам деда пошел и отец, возглавлявший вначале строительство бумажного комбината в Соликамске, а затем продолживший «бумажное дело» в Коряжме.
(Интересно, что через виленскую бабушку Эмму Пташкину Александр состоит в родстве с известными киевскими фамилиями: ювелирами Маршаками, врачами и юристами Бродами. Той же Пташкиной приходились двоюродными братьями немецкий математик Герман Минковский (1864—1909, учитель Эйнштейна, один из создателей математического аппарата специальной теории относительности) и немецкий врач Оскар Минковский (1858—1931), специалист по диабету, вплотную подошедший к выяснению роли инсулина. Двоюродный дядя писателя, профессор Брод Игнатий, был крупным геологом-нефтяником, проректором и заведующим кафедрой в МГУ т. д.).
Вообще мир тесен. Случилось так, что научным кумиром автора, а затем и оппонентом по кандидатской диссертации стала тетушка Александра (по матери) — Наталья Поспелова, известный политэконом, профессорствовавшая в финансово-экономическом и в технологическом институтах и бывшая деканом экономического факультета ЛГУ им. А. И. Жданова, где впоследствии мне довелось несколько лет подрабатывать. Именно благодаря тесному знакомству Поспеловой с ректором педагогического института Боборыкиным (тоже экономистом), антисоветчик Александр Донде с его «карбонарийским» складом мышления был пристроен на кафедру экономической географии. (Сам же Александр стал нашим соавтором по одной из самых удачных в творческом отношении работ по принципиально новой трактовке процесса индустриализации развивающихся стран, понимавшегося нами как диффузия ведущего уклада из ограниченного сектора экономики на остальное пространство. Именно эта «фишка» составила сердцевину докторской работы автора).
Спорили много. Александр постоянно наступал на больную «мозоль», связанную с членством в партии. По его мнению, оно автоматически вело к конформизму, ибо пресловутый демократический централизм и подчинение меньшинства большинству неотвратимо ведет к торжеству беспринципности. (Нечто подобное позже высказывал А. Сокуров: «Если у человека нет самостоятельного внутреннего начала, независимости, гуманитарной индивидуальности, он становится или волком, или овцой. Уже не человеком»). Отбивался, как мог — приводил в пример его собственного отца и тетку — членов КПСС, доказывал невозможность для беспартийного человека стать профессором общественной кафедры, отстаивал свой «моральный кодекс». Но это не помогало. В ответ слышалось нечто, напоминавшее довлатовское выражение: «едино и неделимо только стадо баранов», только он добавлял к нему еще: «и совкобыдло».
Особенно болезненно переживал Донде судьбу «Пражской весны». Помнится, как во время шумного застолья в ресторане «Балтика» (на углу Сенной площади и ул. Ефимова, там, где сегодня «Макдональдс») он своим сиплым голосом энергично провозглашал тосты за духовных лидеров чехословацкой оппозиции — Отто Шика и Иожефа Смрковского, придерживавшихся, как известно, крамольного мнения о том, что социалистическую экономику трудно примирить со здравым смыслом. Это мнение горячо разделял Донде, любивший повторять афоризм американских экономистов: «плановая экономика — как говорящая лошадь; странно, прежде всего, то, что она существует». Именно тогда у меня впервые в жизни некие интеллигентные люди, представившись, попросили предъявить удостоверение личности, а через полгода вполне конкретное ведомство бесцеремонно отказало в производственной командировке в США.
Юмора в этом, понятное дело, было мало. Поэтому, памятуя о заявленном жанре книги, будем постепенно менять «крен» в сторону Донде-юмориста, проявлявшему себя в таком качестве больше в быту, чем на службе. Ведя занятия со студентами спецгрупп по географии зарубежных стран на французском языке (кстати, он читал в подлинниках немецких, французских и английских философов и публицистов), Донде слыл не только увлекательным и обаятельным «преподом», но и находчивым шутником — другое дело, что его остроты больше касались социологической и политологической сфер: имитационной демократии в СССР, ритуализации выборов в условиях, когда свободное волеизъявление общества, по его мнению, подменялось амебным взаимопожиранием «небожителей» и т. д. Шутки были о Трумене со Сталиным, бантустанах Сискей и Транскей, каких-то суфражистках и т. д. Девичья аудитория с большим трудом воспринимала подобные остроты.
В быту же его остроумие искрилось. Можно вспомнить, как однажды в присутствии своего малолетнего сына Юры, Александр, держа в руках популярную тогда «Литературную газету», процитировал забавную строчку «О людях хороших» из известной рубрики «Рога и копыта»: «Вчера прораб СМУ №27 тов. Зюкин был хорош». Мы дружно
