А вот это уже был крах всех его столичных надежд. Бомжуя, художник запил, побирался трешками (не одну задолжав автору — Бог ему простит!), а вот дальнейшая его судьба как-то затерялась в суетных буднях. Злые языки выдвигали версию дурдома на Пряжке, куда его, дескать, упекли кегебисты ни за что, ни про что, но грех на душу брать не станем. Остались неизвестными также меры, которые по идее должны были быть приняты в отношении ректора Боборыкина и парткома института за «чудовищный идеологический прокол» в воспитательной работе с вчерашним студентом-художником.

Вращаясь среди этих поклонников Минервы, не переставал удивляться поразительной живучести такого нехорошего качества как зависть к творческим успехам друг друга — рисункам, натюрмортам, гравюрам и т. д. Обзывали по-разному, в основном, конечно, за глаза: «мазней», «пачкотней», «маляром», «ремесленником» и т. д. Конечно, многие профессиональные сферы пропитаны дикой завистью к успехам друг друга — и наука, и спорт и искусство (наш известный «прима-балерун» Николай Цискаридзе однажды заметил: «балерина балерине может пожелать только смерти»), но тут чувствовалась какая-то запредельная зависть. Видимо так устроен мир. (Кстати, и лет этому чувству, наверное, столько, сколько самому человеку. Со слов Плутарха, сам Гай Юлий Цезарь прослезился, читая о деяниях Александра Македонского, создателя гигантской мировой державы. На вопрос о причине слез тот ответил: «Неужели вам кажется недостаточной причиной для печали то, что в моем возрасте Александр уже правил столькими народами, а я до сих пор еще не совершил ничего замечательного»).

Один из студентов— активно «хипповавший» Анатолий, лет тридцати с лишним (нам он казался форменным «перестарком»), самым нахальным образом устроил себе мастерскую прямо в «сушилке» нашего общежития, хотя проживал совсем где-то у «черта на куличках». Конечно, для настоящего художника мастерская — место сакральное, но «сушилка» для этого явно не подходила. «Гроздья» нашего гнева росли с каждым днем, тем более что работал он по ночам, постоянно чем-то громыхая и бессовестно нарушая наш покой. (Возможно, причина таилась в том, что «живописал» он в окружении часто менявшихся «ценительниц» своего таланта, что опять-таки порождало у многих чувство зависти, но уже несколько иного свойства).

5. Ленин — «кормилец» хиппи

Главное же состояло в том, что он был единственным среди нас, у кого никогда не иссякали в карманах деньги, и он позволял себе за свой счет устраивать «пирушки» (случалось, даже в соседнем Кавказском ресторане), чем, в основном, и объяснялось долготерпение студенческой братии.

Источник неиссякаемых денег вскоре обнаружился. Как выяснилось, писал он в кладовке вовсе не своих «натурщиц», а ... вождя мирового пролетариата — Ильича. Это сегодня копировать портреты и шедевры живописи — проще пареной репы. В те же годы, кроме кисти и карандаша, никаких технологий копирования, в сущности, не существовало. При этом техника копирования была проста до неприличия. На имевшуюся у Анатолия «оригинальную репродукцию» он наносил карандашную сетку, затем чертил такую же сетку на выбранной им для копии основе. Вот так клетка за клеткой светлый образ вождя переносился с репродукции на холст.

Но каким же образом Ильич материализовался в деньги?

Дело в том, что не только партийные секретари разных уровней (парткомов, райкомов, горкомов), но и многочисленные руководители местных организаций (вплоть до ЖЭКов) мечтали непременно восседать под роскошным портретом вождя, как бы воплощая справедливость и демократию, возвышаясь в собственных глазах и настраивая на определенную волну всех своих сотрудников и посетителей.

А вот соответствующая индустрия по производству таких «образов» в стране явно хромала, что учуяли и ловко использовали в своих корыстных интересах живописцы типа Анатолия, имевшего широкие кооперационные связи со своими друзьями из «Мухинки» (или «Мухи», ныне Санкт-Петербургской государственной художественно-промышленной академии им. А. Л. Штиглица). Самые ушлые из нас подозревали, что требуемой тогда лицензии на копирование портретов Ильича у него не было, иначе он не прятался бы по ночам в нашей «кладовке».

Вот так вождь мирового пролетариата невольно оказался в роли щедрого «кормильца» не только для Анатолия, но и для его многочисленных хипповавших друзей, с большим удовольствием участвовавших в дружеских застольях на дармовщину, а затем еще и шептавшихся за его спиной, квалифицируя его как самого «примитивного копировщика» и «маляра».

Эти пересуды с худословием напоминали нам всю ту же зависть не только к конкуренту по творческому цеху, но и удачному для тех лет подпольному «цеховику», зарабатывавшего своим собственным трудом. Анатолий уже тогда научился воспринимать спекуляции за своей спиной как известную дискуссию о количестве ангелов, способных уместиться на кончике иглы.

То есть, он просто «чихал» на завистливых неудачников.

6. КАК «БОБИКА» ПОССОРИЛИ

С «ЖУЧКОЙ»

Если читателю померещилась жалостливая история о бесхозных изголодавшихся псинах, сцепившихся из-за доставшихся объедков, то он ошибается. Речь пойдет, во-первых, об очень даже респектабельном «Бобике» — Адольфе Васильевиче Вубякине — неординарном студенте-филологе, взыскующем знаний, отмеченным огромным творческим даром, и, во-вторых, о прилежной девушке Ане, студентке филфака — «Жучке». А вот как они докатились до собачьих имен, и как они поссорились — в этом-то и состоит «соль» этой невыдуманной байки. И хотя, в отличие гоголевского Ивана Никифоровича, они не обзывали друг друга «гусаком», разлад вышел — хуже не придумаешь.

Белобрысый и голубоглазый, не атлант, но и не хлюпик, с хорошо выраженными признаками «альфа-самца», Адольф в начале далеких шестидесятых прибыл в Ленинград прямиком из воинской части с твердым намерением занять свое законное место на факультете журналистики Ленинградского университета, чтобы продолжить дальше оттачивать свое перо по части изящной словесности. Законное потому, что, еще будучи солдатом, фактически курировал армейскую газету, причем не только в качестве корреспондента, дизайнера, негласного редактора, но и фоторепортера. И вряд ли тогда среди абитуриентов журфака можно было кого-то поставить с ним рядом по готовности к будущей профессии, по качеству творческого задела, который прилагался к его документам.

Увы, осуществить давнишнюю мечту ярославскому серебряному медалисту было не суждено — произошел, по его мнению, крайне несправедливый и кем-то заранее запрограммированный «облом». В условиях высокого конкурса, когда в списках наличествовала целая орава блатных претендентов, подставлять ногу неугодным на сочинении было не просто, поэтому приемная комиссия, по его мнению, работала в преступной связке с кафедрами иностранных языков, где доказать бедной «абитуре» свои устные компетенции было несравненно труднее.

— Куда уж мне с суконно-кувшинным рылом в калашный ряд, — сокрушался