В этот миг мне показалось, будто он ведет себя по отношению ко мне так же пренебрежительно-равнодушно, как и моя бабушка Мария, настоятельница монастыря.

Но потом я вспомнила, кто передо мной, и у меня по спине пробежал холодок. Этот человек мог бы стереть нас в порошок, если бы захотел. Я должна исправно играть свою роль и вести себя, как и подобает принцессе Валуа, даже несмотря на панический страх, поразивший меня, словно летняя молния.

Молясь, чтобы остатки мужества не покинули меня и мои ноги в решительный миг не подкосились, я не отвела глаз и выдерживала взгляд Генриха, – хотя от собственной дерзости у меня и дрожали коленки, – до тех пор, пока герцог Джон не откашлялся многозначительно, как бы давая сигнал к началу битвы. Оба английских лорда прервали неторопливую беседу, а Генрих повернулся к нам лицом. Стоявшая рядом со мной Изабелла заметно напряглась. Я сначала не поняла, чем это вызвано, но отметила, что ее тщательно выщипанные брови нахмурились и сошлись на переносице – насколько это вообще позволял дипломатический протокол.

Затем я с любопытством проследила за ее взглядом, и тут мне все стало ясно. Мою мать привела в ярость не нарочитая роскошь трех рубинов величиной с голубиное яйцо каждый, вставленных в тяжелую золотую цепь на груди у короля Генриха, и не великолепие трех таких же камней, сиявших в перстнях на его правой руке. И даже не вышитые золотом львы, занимавшие две четверти его богато украшенной туники, доходившей до бедер, хотя эти геральдические символы Англии сами по себе выглядели угрожающе. Дело было в том, что две оставшиеся четверти одеяния на его внушительной груди украшали французские лилии, серебряные на синем фоне, – зеркальное отражение узора нашего собственного наряда; эти лилии как бы кричали всему миру, что этот человек претендует на французскую корону с той же непоколебимой уверенностью, с какой заявляет права на собственный трон. Причем Генрих сообщил об этом во весь голос еще до того, как все мы сели, чтобы обсудить этот деликатнейший вопрос. Так что я ошиблась. Вне всяких сомнений, Генрих хотел произвести на нас впечатление, но не ради дружбы, а чтобы запугать и добиться покорности еще до того, как мы скажем друг другу хотя бы слово.

Услышав резкое прерывистое дыхание Изабеллы и заметив плохо скрываемое презрение на ее лице, я поняла, что эти переговоры могут закончиться ничем. И я рискую так и не предстать перед алтарем в качестве королевской невесты.

«Пресвятая Дева, пусть он захочет меня так сильно, чтобы пойти на компромисс! Пусть он захочет меня так сильно, чтобы пойти на уступки моей матери! И заставь Изабеллу быть покладистой, чтобы предложить ему эти уступки».

К нам приближались два английских лорда.

– Герцог Бедфорд, – шепнул уголком рта герцог Джон. – Брат короля. А второй – граф Уорик, еще один чертовски влиятельный лорд.

Однако они хотя бы, пусть и с опозданием, все-таки поприветствовали нас и к тому же для нашего удобства заговорили по-французски, за что я была им особенно благодарна, поскольку мой английский был не слишком хорош и ограничивался общими фразами.

Лорд Джон, герцог Бедфорд, брат блистательного Генриха, учтиво поклонился нам и представил нас Генриху, королю Англии.

– La reine Isabeau de France. Et sa fille, Mademoiselle Katherine[7].

Граф Уорик жестом пригласил нас пройти вперед, при этом другой рукой крепко удерживал за ошейник рвущегося в атаку огромного волкодава, которому явно не нравилось присутствие гепарда.

– Bien venue, monsieur, mes dames… – между тем продолжал лорд Джон. – Votre présence parmi nous est un honneur[8].

Последовала серия вежливых поклонов и реверансов.

– Bienvenue, Mademoiselle Katherine[9], – с улыбкой попытался подбодрить меня лорд Джон; взгляд его был мягким и дружелюбным, и я почувствовала, что улыбаюсь в ответ.

Так вот он какой, этот герцог Бедфорд, чья репутация была почти столь же пугающей, как и у Генриха. Мне понравилось его красивое лицо и любезные манеры. Понравилось, что он не счел за труд поговорить со мной и постарался меня успокоить, насколько это было возможно, хотя мое сердце продолжало судорожно трепетать в груди.

Его брат-король на это не сподобился. Генрих не сдвинулся с места, лишь насупил четко очерченные брови. Он хмурился, глядя на нас, и его голос, резкий и чистый, разом оборвал все официальные приветствия:

– Мы не ожидали, что вы приедете так рано.

Сказано это было по-английски. Я решила, что хмурится он не на меня, а из-за доброжелательности своего брата. Этот надменный король нарочно предпочел английский, понуждая французов говорить на языке, которым никто из них не владел в совершенстве. Он оглядывал нас, высоко подняв подбородок с видом холодного превосходства, и моя мать, стоя перед ним в своей золотой короне и с дорогими кольцами на пальцах, еще больше напряглась под этим пристальным взглядом. Мое сердце, казалось, колотилось уже на пределе – вот-вот не выдержит и остановится. Ситуация становилась для меня все более напряженной, хотя король Генрих не сказал мне еще ни единого слова.

– Насколько мы понимаем, вы пожелали начать переговоры немедленно, – отрывисто произнесла Изабелла – по-французски.

– А короля с вами нет? – спросил Генрих на английском.

– Его Величество занемог и отдыхает в Понтуазе, – ответила Изабелла – снова по-французски. – Его Светлость герцог Бургундский и я будем вести переговоры от имени Его Величества.

– А я желаю иметь дело лично с Его Величеством королем Франции, – настаивал Генрих – на английском.

В отчаянии от сложившегося положения я тихо вздохнула. Неужели Генрих на самом деле столь невыносимо высокомерен?

Король ждал с угрюмым выражением лица. Уорик нерешительно переступал с ноги на ногу, продолжая удерживать за ошейник своего пса, Бедфорд внимательно рассматривал пол у себя под ногами; никто из них больше не осмеливался перейти на французский, и это как нельзя более доходчиво демонстрировало нам, что слово короля Англии для них закон. Между Генрихом и Изабеллой повисло напряженное молчание. Так мы и продолжали стоять, пока лорд Джон в интересах дипломатии не наступил на горло собственной гордости и не перевел все сказанное на латынь.

В конце концов он же поставил меня прямо перед королем и произнес:

– Ваше Величество, мы хотели бы представить вам леди Екатерину.

Я довольно охотно шагнула вперед, сияя от женской гордости, ведь меня подготовили очень тщательно – выражаясь фигурально, «заклали откормленного бычка», как говорится в Библии. В тот день мне не нужно было стыдиться собственной внешности. Я была единственным аргументом Валуа в этих переговорах, и потому было решено, что я стóю того, чтобы