Я ощутил, что упёрся в что-то холодное и влажное, каменную стену у края круга из деревьев. Пальцы судорожно сжались на крошащемся склизком граните. Мои веки сомкнулись.

Холод камня и тишина древнего могильника, камень гробницы холодный и сухой. Бутылка падает из рук моего приятеля и разбивается. Тишина звенит, и в тишине рождается звук, он исходит из самой сути меня, обжигая лёгкие и клокоча в горле.

Я открываю глаза. Но ужас, застывший в глазах приятеля, в каменном склепе, такой суеверный и первобытный, я чувствую его, и мне становится радостно, а оттого я сам впадаю в панику.

Нужно бежать, бежать в привычный город, скрыться в многотысячной толпе, забыть про это сумасшедшее место. Но реальность стёрта извечным страхом. Тем, который заставляет блуждать фигурально — или совершенно реально — в лесу. И способность мыслить здраво и трезво даётся лишь в самом конце, когда выбора не остаётся.

Я обнаружил себя стоящим у спуска в низину, где внизу простёрлась деревня. Серые домишки, раскиданные вокруг центральной улицы. В завывании ветра вверху слышится насмешка. Сумерки грозят надвигающейся ночью.

Ни одного сверкающего тёплым светом окна, обещающего защиту и безопасность; ни одного столбика сизого дыма над двускатными крышами. Я медленно спускаюсь в картину, нарисованную мрачным художником-реалистом. Никто не смотрит мне вслед чёрными ввалившимися глазами, когда я прохожу по главной улице к дому Свенлика. Я бы обошёл посёлок, не стал бы даже смотреть в сторону этой выгребной ямы, если бы не наличка, оставленная в сумке.

Что-то заставило меня свернуть у входной двери, обойти дом, пройти через заболоченную лужайку, которую представлял собой задний двор. Мои ботинки оставляли чёткие следы в траве, заполнявшиеся мутной водой. Я приблизился к грубо сбитой двери погреба. Меня тянуло туда, куда бы это «туда» ни вело. Я не мог сопротивляться так пугавшему меня желанию. Протянув руку к железной скобе, заменявшей ручку, я услышал, как гулко бьётся сердце, стуча барабанами в висках. Нервы тугими струнами натянулись и лопались по мере того, как дверь медленно открылась. Будто нити паутины, потревоженные неосторожным движением руки.

Каменные ступени вели во тьму внизу. Я видел лишь пару ступеней, а дальше их отрезала стена пустоты. Мне пришлось согнуться в низком проёме, когда я сделал шаг вперёд. Пальцы нашарили холодный камень, весь в крупных каплях воды. Шаг, ещё шаг, и тьма поглотила меня. Я растопырил руки, цепляясь за стены, стараясь не оступиться на мокрых ступенях. Правая нога погрузилась в холодную воду по щиколотку. Пальцы сжали сырой затхлый воздух. От удушливой вони застарелой канализации перехватило дыхание. Я слышал, как течёт и капает вода. В нескольких футах впереди из небольшого проёма в потолке падал свет умирающего вечера.

— Ближе… Подойди ближе, — голос прозвучал на грани шёпота. Он походил на звук, с каким камень разбивается о камень. За ним последовал булькающий кашель.

Я застыл на месте, не в силах ни двинуться, ни вздохнуть. Холод и нестерпимый жар вместе с волной страха прокатились по телу.

— Тебе не следует бояться меня, щенок. Подойди, дай мне посмотреть на тебя, — нечто внутри меня невольно сжалось, надломилось. Несмотря на весь ужас, объявший и сковавший меня, я не смог вынести нечеловеческой боли и одиночества, пропитавших рокочущий голос собеседника.

Я сделал шаг вперёд. Глаза понемногу стали привыкать к темноте. Окно находилось над самой стеной напротив меня. Ничтожный свет падал на прикованное к стене цепями за предплечья существо. Я сделал ещё шаг вперёд. И смог рассмотреть его.

Всё его тело покрывала чёрная шерсть. Когда-то, вероятно, оно было очень сильным, это угадывалось по широким костям, обтянутым кожей. Но теперь заключение истощило его. Суставы выпирали везде, где только можно. Отросшие жёлтые длинные когти на пальцах завораживали и отторгали одновременно. Кожу усеивали многочисленные гноящиеся язвы. Звуки, принятые мной за шипящее движение воды, оказались его дыханием, медленным и неровным. Оно сидело на полу в зловонной воде. Меня передёрнуло от отвращения, когда я представил, во что превратилась нижняя часть его тела за долгое время заключения. Опущенная голова, нет, скорее, звериная морда с чуть более короткой пастью, чем у волка. Теперь понятно, почему у него был такой голос. Звериные черты искажали звуки человеческих слов.

Оно захрипело и забулькало. Грудь заходила ходуном. Я подумал, что ещё немного, и выпирающие рёбра треснут, грудная клетка лопнет и жизнь его покинет. Но оно затихло и расслабилось.

— Кровь, бегущая в моих жилах, — та же самая кровь, что есть и в тебе. Она помнит ритуал — договор, заключённый меж нашими предками и существом, обитавшим на этой земле, — его голова поднялась, жёлтые глаза, подёрнутые белой пеленой, уставились прямо меня.

— Как бы ты ни старался, никакие барьеры цивилизованности, ни страх, ни отрицание не смогут отнять у тебя того, кем ты являешься, — из пасти раздались сдавленные хрипы, тело существа задёргалось, я понял, что оно смеётся. — Ты ведь уже делал это прежде? — снова сдавленный хрип. — Я слышу, как забилось твоё сердце, тебе понравилось?

— Нет, — я попятился, всколыхнув зловонную воду. — Это была случайность… я не… хотел, — но я помнил тот звук, с которым сломался череп о пыльный каменный пол фамильного склепа, будто сухая ветка треснула. Снова и снова я впечатывал голову приятеля в холодный камень, пока она не превратилась в тёмное пятно, ярко белели осколки кости. С каким сладострастным удовольствием я вдыхал отдающий железом свежий запах крови. Затем я вспомнил, как выбрался оттуда, пошатываясь. Мои руки и ноги, тело наполнились силой, я дрожал от возбуждения. Я смог разрушить опорные стены, соорудив курган из обломков гранита для своего приятеля.

— Кто ты? — мой голос обрёл твёрдость.

— Я — пепел, на котором взойдёт первый росток. Я — возмездие для предателей нашего господина. Освободи меня, и ты спасёшь себя, — его голос рокотом далёкого грома прокатился по сырому погребу, казалось, сами стены дрогнули.

— Где мне найти ключ от цепей? Не думаю, что Свенлик позволит…

— Забудь о трусливом борове. В твоих руках достаточно силы… — он закашлялся, в груди у него забулькало, и он сплюнул тёмным сгустком в сторону.

Возможно, крепления прогнили от сырости или камень, неумолимо подтачиваемый водой, стал хрупким и стоит только немного потянуть, и цепь поддастся.

Я осторожно приблизился к одной из цепей, удерживавших руку существа. Вонь разложения стала нестерпимой. Там, где метал касался кожи, кожа была содрана, в одном месте виднелась белёсая кость. Существо обладало невероятной живучестью, я содрогнулся, представив, какие мучения,