Шрифт:
Закладка:
Монотонность окружающего пейзажа и постоянство звуков превращали время в густую и вязкую субстанцию. Мысли пугливо прятались от моего внимания, пока постепенно не прекратили попытки влезть в разум. Я ощущал себя насекомым, застывшим в янтаре времени, слившимся с окружающим меня лесом, и только мерное поскрипывание осей повозки намекало на некое течение в этой реке.
Наконец повозка застыла, но спустя миг снова возобновила движение. Я обернулся. Мы спускались в широкую лощину, окружённую зарослями папоротника, мелких кривых елей, а за ними и сосен. С одной стороны почти все их ветви отдавали болезненно-тёмной желтизной. На дне лощины примерно в квадратную милю шириной россыпью были раскиданы с пару десятков домиков и столько же более мелких построек. Меж ними были разбиты небольшие огороды, сеть узких тропинок причудливыми капиллярами соединяла постройки. Из некоторых дымоходов, каменных и из красного кирпича, вился сизый дымок. В надвигающихся сумерках видны были человеческие фигуры, копошившиеся то тут, то там. Корявые плетни создавали лишь видимость разделения построек. Через весь посёлок тянулась дорога, по которой мы ехали. С другой стороны она поднималась в гору и исчезала во мраке.
Посёлок, похоже, возник в одной большой яме, люди будто бы и не знали ни сильных дождей, затапливающих любую канаву, ни снежных зим, после которых талые воды создавали временные озёра, стоящие чуть ли не до конца лета. Они копошились в своих делах, как черви копошатся в разлагающемся трупе.
— Вот мы и на месте, парень, — подал голос Мий. — Аккурат посередине дом старшого, — я молчал, рассматривая окружающую местность.
По мере того как мы спускались, люди замечали нас, многие оставляли свою работу, подходили к дороге, останавливаясь у плетёных оград из еловых ветвей. Я крутил головой по сторонам, выхватывая взглядом лица людей. В низине темнота стала более ощутимой. Мне не удалось различить выражений их лиц. Мужчины и женщины — тяжёлый труд сгладил различия между ними, состарил их черты, вплёл седину в волосы. Одежда их сливалась цветом с серым деревом построек за ними.
Я ощущал себя участником гротескной пародии на парад, когда празднично наряжённые платформы едут через живой коридор, стенами которого служит ликующая толпа с флажками, ярко одетая, кричащая и смеющаяся. Только вот я не слышал человеческих голосов, полное молчание сопровождало скрип осей повозки, не слышно было даже лая собак или мычания коров, а кляча Мия, видимо, была единственной лошадью в посёлке, других я не заметил.
Повозка замерла у большого дома. Из трубы шёл дым, шифер на двускатной крыше ещё не оброс лишайником и мхом. Из окон лился приятный жёлтый свет, а брёвна не отдавали серостью. Похоже, что постройке было всего несколько лет. У передней стены, под окнами за аккуратным невысоким частоколом, разбили цветник, хотя учитывая близость осени, все растения высохли.
Мий спрыгнул, оставив поводья на козлах. Бодро засеменил, орудуя клюкой, к широкой деревянной двери. На миг дорогу и повозку осветил лившийся из-за двери свет, когда он зашёл внутрь.
Я спрыгнул на дорогу, почувствовав, как мои ботинки немного погрузились в грунт. Людей, сопровождавших взглядами наше движение, словно и не было.
Я услышал, как дверь открылась, и обернулся. На пороге, заслоняя собой проём, стоял объёмистый бородач. Из-за плеча его выглядывал Мий.
— Молодой человек, Билл, идёмте, прошу вас. Мий, старый болтун, совсем утомил вас дорогой, небось, — на широком лице сверкнули в улыбке зубы, он сделал шаг вперёд, скорее в вежливом жесте, нежели из-за нужды придерживая дверь.
Я неуверенно шагнул в указанном направлении.
— Да мне бы только узнать, сэр… — неуверенно произнёс я.
— Я протестую, вы проголодались и устали после такой долгой дороги. Таверны у нас нет, но моя дорогая жена готовит не хуже любого городского повара, хоть мы здесь по своей изолированности и лишены некоторых изысков.
Мий незаметно прошмыгнул мимо толстяка. Пробурчав нечто нечленораздельное, возможно, ругательство, он взял кобылу под уздцы и повёл дальше по дороге.
— Да вы не стесняйтесь. Мы люди простые. Зовут меня Свенлик, но можно звать и Старшой.
— Благодарен за гостеприимство, Свенлик, не думаю, что это будет уместно… — толстяк не стал ждать окончания моего протеста, бодро шагнув навстречу, он по-отечески обнял меня за плечо и повёл к освещённому дверному проёму.
Широкая гостиная, она же кухня и она же столовая, полнилась весьма аппетитными запахами. Посреди стояла печь, в глубине которой красным сияли угли, в открытом зёве виднелись горшки из обожжённой глины, в которых нечто булькало, приподнимая крышки. Рядом стоял деревянный стол, уставленный многочисленными яствами, хотя, как я отметил, ни птицы, ни другого мяса на столе не было. Меж брёвнами стен виднелся мох, которым протыкали щели. Вдоль стен тянулись стеллажи, уставленные различными коробками, горшками и склянками. К окну слева приделали стойку, служащую разделочным столом. Справа, у другого окна, на такой же стойке виднелись молоток, гвозди, напильники, несколько коротких обтёсанных дощечек и брусков.
Свенлик забрал у меня сумку и повесил её на вешалку у двери, также из дерева.
У стола суетилась его супруга, такая же округлая и с таким же добрым лицом. Она лишь улыбнулась, завидев меня, и продолжила свои малоосмысленные на первый взгляд действия.
— Холодно на улице, надо бы вам согреться. Да и каким бы я был хозяином, если бы не угостил вас, — с этими словами Свенлик схватил один из кувшинов со стеллажа и стал наливать во взятую со стола кружку янтарную жидкость.
— Мистер Свенлик, сэр…
— Просто Старшой, — перебил он меня.
— Старшой, я признателен вам за ваше гостеприимство, но Мий сказал, что вы мне поможете. Я ищу место, зовущееся «Жистал», — на одном дыхании выпалил я, боясь, что толстяк снова меня перебьёт.
Он помолчал некоторое время, глядя на меня, а затем сказал:
— Попробуйте, сам делал. Такого в городе нет, — он передал мне кружку, до краёв наполненную пахнущей мёдом и травами жидкостью.
— Разве что немного. Спасибо, — я выдохнул и сделал один большой глоток. Жидкость обожгла мне губы, но вдруг приятное тепло наполнило
