лэптоп Марианны, полиция обнаружила бессчётное количество сообщений между ней и мужчиной, с которым она планировала встретиться. Большинство сообщений посылалось через соцсети, доступ к которым получила полиция.

Эльма наблюдала за Хеклой. Прочесть мысли последней было сложно: особой реакции она не выказывала и отвечала только когда ей задавали прямой вопрос. Точно так же вела она себя во время расследования семь месяцев назад. Достучаться до неё было трудно, она ограничивалась односложными ответами, ни разу не заплакав и не проявив каких бы то ни было признаков душевного смятения. Конечно, все дети разные и реагируют на стресс по-своему. Хекла явно принадлежала к тем, кто воли эмоциям не даёт. Да и обстоятельства исчезновения Марианны были не совсем обычными. Вернётся ли она, никто не знал. В определённом смысле пропажа близкого человека отражается на родственниках даже тяжелее, чем его смерть. Неведение, смешанное с переживаниями, держит всех причастных в подвешенном состоянии, и одному богу известно, когда им удастся из этого состоянии выйти.

– И что же теперь? – спросила Сайюнн.

– Как сказал мой коллега, мы возобновим расследование. Как только появится что-то новое, мы с вами сразу свяжемся. Как и в том случае, если нам понадобится дополнительная информация от вас, – сказала Эльма.

Они с Сайваром поднялись, и Сайюнн проводила их до двери.

– Полагаю, Хекле будет полезным получить психологическую поддержку, – сказала она, оглядываясь через плечо, чтобы убедиться, что её слова не долетают до девочки. – Для неё это большой удар.

– Разумеется, – успокоила её Эльма. – Я распоряжусь, чтобы с вами связались на этот счёт. Это не подлежит сомнению.

Сайюнн кивнула.

– Ну, а в общем и целом, как она, на ваш взгляд? – спросила Эльма.

– В общем и целом?

– В последние месяцы, я имею в виду. Ей удалось адаптироваться к новым обстоятельствам?

– Да, вполне, – сказала Сайюнн. – Хотя она и не понимает, что ей теперь со всем этим делать. У меня ощущение, что она несколько растеряна. Поэтому я и полагаю, что ей не повредит помощь специалиста. Их отношения с Марианной не были типичными отношениями матери и дочери – Хекле часто не хотелось возвращаться домой после выходных, которые она проводила у нас, так что нам даже приходилось увещевать её.

– Понимаю.

– Вот, – продолжала Сайюнн. – Поэтому в некотором смысле для Хеклы это даже благо. Я не говорю, что смерть матери для неё благо, боже упаси. Однако обстоятельства изменились для неё в лучшую сторону, и я убеждена, что девочка рада тому, что теперь сможет постоянно проживать с нами.

Эльма улыбнулась, хотя это замечание и показалось ей не совсем к месту. Безусловно, Сайюнн и Фаннар жили в более благоприятных условиях, чем Марианна: у них и дом был попросторнее, и машина попрестижнее. Однако, насколько было известно Эльме, Хекла не подвергалась какому-либо вредному влиянию со стороны матери, хотя Марианне и требовалась поддержка со стороны социальных учреждений.

– Когда она впервые оказалась у вас на попечении?

Сайюнн улыбнулась:

– Когда ей было три года – совсем кроха. Она была таким чудесным ребёнком, что мне хотелось прижать её к себе и больше никогда не отпускать.

Пять месяцев

Я была настолько опустошённой не всегда. В детстве я испытывала все чувства: и гнев, и ненависть, и любовь, и печаль. Видимо, я испытала их в таком количестве, что их просто больше не осталось. Эта бесчувственность в теле и в душе и заставляет меня совершать поступки, которые кому-то покажутся отвратительными. Но мне плевать. Кажется, во мне угасли все эмоции, кроме кипящей, клокочущей, пылающей злобы, которую я не в силах унять. Как и в детстве, когда у меня начинали дрожать пальцы, а лицо покрывалось испариной. Я ощущала себя воздушным шариком, который растягивался всё больше и больше, пока наконец не лопался с громким хлопком. Временами я вымещала гнев на родителях, а временами на кукле по имени Маттхильдюр. Кукла была лысая, и у неё закрывались глаза, когда её наклоняли назад. Мне было совсем не интересно катать её в кукольной коляске, как это делали мои подружки, а уж тем более наряжать её и поить из бутылочки ненастоящим молоком.

Один раз я рассердилась не на шутку. Даже не знаю почему: возможно, из-за чего-то, что сделали – ну или не сделали – мои родители. Да и какая разница? Помню только, что захлопнула дверь в мою комнату и изо всех сил пыталась сдержать слёзы ярости, но мне это не удалось. Я стояла посреди комнаты, и мой взгляд упал на Маттхильдюр, которая сидела на моей кровати в своём хорошеньком платьице. Её пустые глаза тупо уставились в пространство, а на губах застыла нелепая улыбка, словно она вечно испытывала какую-то радость. Я схватила её и не задумываясь дважды ударила головой об стену. А потом вошла в раж и принялась неистово бить куклу об стену снова и снова, пока у меня не заболели руки и дыхание не стало прерывистым от напряжения. В конце концов я швырнула Маттхильдюр на пол. Несколько мгновений я стояла неподвижно, будто задеревенела. В тот момент я не понимала, приятное это ощущение или скверное. Злость прошла, но взглянув на валяющуюся на полу куклу с полоской розовой краски на лбу, я прониклась чувством того, что совершила что-то нехорошее. Наклонившись, я подняла куклу, крепко прижала её к груди и стала покачивать, произнося нараспев: Прости меня, прости.

Странное это ощущение – в возрасте шести лет казаться самой себе чёрным пятном на белоснежном полотне: будто весь мир летит в тартарары, и единственное, что ты можешь сделать, это уцепиться хоть за что-то и постараться не упасть. Я пыталась поглубже запрятать свою порочность, но знала, что она никуда не девается – сидит у меня на плече этаким чертёнком, шёпотом отдаёт мне приказы и покалывает своим острым трезубцем. А мне это, сама не знаю почему, доставляет удовольствие – такое, что не может принести ничто иное. Я осознала это не во взрослом возрасте и даже не в подростковом. Я поняла всё ещё в детском саду, где развлекалась тем, что то и дело щипала Витлу. Витла была занудной, уродливой девчонкой, от которой вечно пахло мочой. Она была на год младше меня и всегда говорила хнычущим голосом – даже когда на самом деле ей было весело. Когда бы я ни подумала о Витле, первое, что встаёт перед моим мысленным взором, это текущие у неё из носа сопли, которые она, будто какую-то сладость, слизывает с верхней губы язычком, что проворно, как у ящерки, высовывается