— Оставь, Клеманс, не говори мне никогда об этом. Мне стыдно. Это было нелепостью с моей стороны, и только твоя любовь могла подчиниться капризу больной и победить отвращение к советам этой сумасшедшей. Подумать только, чему ты подвергалась! Эти нелепые предсказания могли страшно подействовать на более слабую голову.

— Не воображай меня храбрее, чем я есть. Признаюсь тебе, в первые минуты я страшно боялась. Меня не столько испугали мрачные предсказания этой бедной, полусумасшедшей женщины, — ведь все подобные ей желают прежде всего подействовать на воображение. Меня испугали больше конвульсии, в которых она упала после того, как предсказала столько хороших вещей мне и другой — любопытной горничной. Но эта строила из себя вольнодумку и смеялась от души. Быть может, и я бы подражала ей, если бы не беспокойство о твоем здоровье и не важный повод, приведший меня к ясновидящей: надо было спросить о судьбе отца.

Разговор г-жи Дюваль с дочерью прервала горничная, принесшая объемистый сверток в провощенном полотне.

— Что это такое, Кларисса? — спросила г-жа Дюваль.

— Не знаю, сударыня. Принес какой-то господин. Он спросил, дома ли барыня; я сказала, что вы никого не принимаете. Тогда он оставил этот сверток и карточку.

Г-жа Дюваль взяла карточку и прочла: «Анатоль Дюкормье» и внизу приписку: «От м-ль Эммы Левассер».

— Я знаю, что это такое, — живо сказала Клеманс. — Это новогодний подарок. С тех пор как Эмма в Англии, она каждый год присылает мне подарки…

— Скорей, скорей, Кларисса, разверните посылку; там, наверно, есть письмо от Эммы, — проговорила Клеманс с детским нетерпением.

Служанка распаковала посылку. Клеманс действительно нашла в ней письмо и два роскошных кипсека, из тех, которые ежегодно издаются лондонскими книгопродавцами.

— Какие прекрасные книги! — сказала г-жа Дюваль, просматривая кипсеки.

Клеманс распечатала письмо:

— Какое счастье! Восемь страниц мелкого почерка Эммы. Посмотрю только последние строчки. Да, Эмма здорова и кончает так: «Поклонись от меня своей милой, хорошей матушке, передай ей мое глубокое уважение. Целую тебя крепко. Эмма».

— Почему же ты не читаешь всего письма?

— Как почему? А наша прогулка? Нам следовало бы выйти полчаса тому назад. Кларисса, муфту и накидку маме: на дворе сильный мороз.

Пока служанка ходила за накидкой, г-жа Дюваль сказала дочери:

— Как это Эмме до сих пор нравится жизнь у лорда Вильмота? Положение гувернантки у известных особ очень щекотливое, иногда тяжелое.

— О, нет, мама, лорд и леди Вильмот и их дочь отлично относятся к Эмме. Судя по ее письмам, она была бы совершенно счастлива, если бы не скучная необходимость жить в чужой стране.

Служанка вернулась. Клеманс помогла ей одеть г-жу Дюваль и приняла тысячу предосторожностей, чтобы мать не простудилась; подала ей руку, и они отправились в Ботани-ческий сад на свою обычную прогулку.

А мы, по мановению волшебной палочки, перенесемся в противоположный квартал, в Сен-Жерменское предместье.

V

Давно уже существовавший на улице Бак мелочной, перчаточный и парфюмерный магазин в эпоху нашего рассказа принадлежал г-ну Жозефу Фово и его жене, наследникам Дюкормье, как гласила вывеска.

В то время как вдова полковника Дюваль вела с дочерью вышеописанный разговор, в магазине происходило следующее.

За конторкой сидела продавщица — г-жа Фово. Это была молодая двадцатидвухлетняя женщина, с черными глянцевитыми волосами, с блестящими живыми глазами, ярким цветом лица, с тонкой и гибкой талией.

Трудно представить себе брюнетку пикантнее, чем была Мария Фово. Ей было известно, что она очаровательно хороша собой и что от улицы Бак до улицы Гренель все ее знали по слухам, но только по хорошим. Каждый мог прийти в магазин, чтобы под предлогом покупки мыла, духов, подтяжек и перчаток полюбоваться тонкой, пикантной красотой продавщицы. Но все оставались при одном восхищении, и злословие никогда не касалось ее имени. Предупредительная и улы-бающаяся, всегда в прекрасном настроении духа, Мария Фово приводила в отчаяние ухаживателей. Она принимала их объяснения с искренней, но мало поощряющей веселостью, и от души хохотала вместе с мужем над проведенными поклонниками. Она обожала своего мужа и имела для этого большие основания. Жозеф Фово, видный, красивый малый, с открытым симпатичным лицом, был воплощенная доброта и откровенность. Но надо сказать, что, несмотря на прекрасную натуру, Мария не была сдержанна в разговорах, не отличалась хорошими манерами, что выработалось бы у нее при другом воспитании и обстановке. Она выросла в честной, трудолюбивой, но вульгарной семье, принадлежавшей к мелкой буржуазии; и часто в ее разговоре слышались нотки беззастенчивой веселости, свойственной малообразованной тор-говке.

Итак, Мария Фово сидела в описываемый день за кассой, то занимаясь счетными книгами, то отпуская товар многочисленным покупателям.

Последний покупатель, только что вошедший в лавочку, был господин лет пятидесяти, с очень приличными манерами и одетый с некоторой изысканностью. У него были седые волосы, хитрая физиономия и острый проницательный взгляд.

— Что вам угодно, сударь? — спросила Мария, бросая писать.

— Кусок мыла, сударыня.

— Розового или миндального?

— Все равно.

— Но, сударь, вам же придется им мыться: выбирайте сами.

— Нет, сударыня, оно мне покажется лучше, если вы сами его выберете.

— Это чересчур любезно, — сказала, вздыхая, красивая продавщица. — В таком случае возьмите мыло из горького миндаля, оно дольше прослужит.

— Нет, в таком случае позвольте мне другое, чтобы мне скорей вернуться сюда.

— Смыльте его поскорей и приходите как можно чаще, — весело отвечала Мария. — У нас хватит мыла. Вот небольшой кусок в 15 су.

Седой господин достал из кармана бумажник, положил на прилавок, вынул порядочную пачку банковых билетов и принялся их считать с явным намерением обратить на них внимание продавщицы, потом сказал как бы про себя:

— Я думал, что здесь есть билет в 500 франков, но нет; тут все тысячные.

— Что вы, сударь! Стоит ли менять! К тому же я не могла бы сдать с него. Мы почтенным покупателям всегда отпускаем в кредит.

При слове «почтенный» Мария насмешливо улыбнулась.

— Но, позвольте, кажется, у меня есть золото, — сказал покупатель и вынул из кармана зеленый шелковый кошелек, набитый приблизительно двумястами луидорами. С рассчитанной неловкостью он уронил его и большая часть золота рассыпалась с соблазнительным звоном по прилавку. Седой господин начал подбирать его и бросать в кошелек, все продолжая исподтишка наблюдать за продавщицей. Оставив один луидор, он подвинул его концом пальца и сказал:

— Будьте любезны, сударыня, позвольте мне сдачу.

Видя, как этот господин старался показать ей свое золото и билеты, красивая продавщица едва удерживалась от