Шрифт:
Закладка:
В панаевском кружке по интересам Авдотья познакомилась с Федором Достоевским. Она сразу поняла, что этот молодой человек страшно возбудим и впечатлителен. Широкой известностью пользовалась история о том, что представленный на одном из вечеров «красавице с пушистыми пуклями и блестящим именем, белокурой и стройной» госпоже Сенявиной, Достоевский потерял сознание и забился в эпилептическом припадке.
«Он был худенький, маленький, белокурый, с болезненным цветом лица; небольшие серые глаза его как-то тревожно переходили с предмета на предмет, а бледные губы нервно передергивались… Все старались занять его, чтобы уничтожить его застенчивость и показать ему, что он член кружка». Его стеснительность хозяйка пыталась преодолеть радушием и предупредительностью. «Вчера я в первый раз был у Панаева и, кажется, влюбился в жену его. Она умна и хорошенькая, вдобавок любезна и пряма донельзя», – писал Достоевский брату. И можно ли было не влюбиться в эту старающуюся всем услужить, молодую очаровательную женщину: она вся точно светилась: блеск ее зубов, вишневых глаз, крупных бриллиантов на шее и в ушах сливались в ослепительное сияние. Темное платье, отделанное кружевами, подчеркивало стройную фигуру.
По словам жены писателя, А.Г. Достоевской, «увлечение Панаевой было мимолетно, но все же это было единственным увлечением Достоевского в его молодые годы. В доме у них, где к Федору Михайловичу начали относиться насмешливо, неглупая и, по-видимому, чуткая Панаева пожалела Достоевского и встретила за это с его стороны сердечную благодарность и нежность искреннего увлечения».
Впечатление, произведенное Панаевой, было настолько сильным, что ее именем и одной очень характерной чертой ее внешности Достоевский наградил героиню «Преступления и наказания», сестру Раскольникова: «Рот у нее был немного мал, нижняя же губка, свежая и алая, чуть-чуть выдавалась вперед, вместе с подбородком, – единственная неправильность в этом прекрасном лице, но придававшая ему особенную характерность и, между прочим, как будто надменность».
Болезненное самолюбие Достоевского осложняло непринужденное общение. «Он заподозрил всех в зависти к его таланту и почти в каждом слове, сказанном без всякого умысла, находил, что желают умалить его произведение, нанести ему обиду. Он приходил уже к нам с накипевшей злобой, придирался к словам, чтобы излить на завистников всю желчь, душившую его. Вместо того чтобы снисходительнее смотреть на больного, нервного человека, его еще сильнее раздражали насмешками». Он перестал бывать у Панаевых: «Достоевский страшно бранит всех и не хочет ни с кем из кружка продолжать знакомства, он разочаровался во всех, это все завистники, бессердечные и ничтожные люди». Но разочарование не коснулось хозяйки дома. Достоевский писал брату: «Я был влюблен не на шутку в Панаеву, теперь проходит, а не знаю еще». Через много лет в рассказе «Бобок» Достоевский вспомнит о «светской львице» Панаевой и наградит ее именем одну из «загробных» дам – Авдотью Игнатьевну, мечтающую и на том свете тоже иметь поклонников.
Не похоже, что Авдотья сумела оценить профессионализм историка Тимофея Грановского, которым в то время восхищался Герцен. Но при более близком знакомстве он так ей понравился и «так мило сказал, что ему очень хотелось бы, чтобы я познакомилась с его женой, что я не могла отказаться. Во взгляде и в манерах Грановского было столько мягкости, что он мгновенно располагал к себе человека». Действительно, сделавшись авторитетом и сознавая это, Грановский носил свое влияние так легко, так незаметно, что его нельзя было отличить от простых смертных… Он никого не тяготил своим авторитетом, никому не навязывал его. Он оставался тем же гуманным, мягким, симпатическим Грановским, которым был и до этого», – рассказывал П. Анненков.
С удовольствием знакомясь с приятелями мужа, на которых ее колоритная внешность производила сильное впечатление, молодая женщина старалась избегать дамских знакомств. Она чувствовала, что ее красота, за которую мужчины охотно прощали ей недостаток образованности и воспитания, в глазах интеллигентных дам послужит дополнительным «отягчающим обстоятельством». Кроме того, их мелочные разговоры, как заявляла сама Панаева, ее не интересовали.
Т.Н. Грановский. Художник П.З. Захаров
Авдотья много уже слышала о женах Грановского и Герцена от их приятелей. «Жену Герцена, Наталию Александровну, возносили до небес, а о жене Грановского говорили, что она «тупица», даже удивлялись, как мог Грановский жениться на такой неуклюжей немке, которая, кроме хозяйства, ничем не интересовалась», – рассказывала Панаева. Однако в литературном кружке звучали совсем другие отзывы: «Елизавета Богдановна Грановская была олицетворением спокойной, молчаливо-благодарной и втайне радостной покорности своей судьбе, устроившей ее положение как жены и как женщины». Именно с Елизаветой Богдановной Авдотья сошлась довольно близко. Та не отличалась красотой; была необычайно застенчива, но зато в каждом ее слове чувствовалась искренняя простота. «С первого же разу мы так сошлись, точно давно уже были знакомы, – писала много лет спустя писательница. – У нас оказалось много общего во взглядах на вещи; я очень приятно провела с ней время и дала слово на другой день опять приехать».
Елизавета Грановская оставалась одной из немногих подруг Панаевой до самой своей смерти.
В то же время жена Герцена Авдотье решительно не понравилась. Она не отрицала, что Натали хорошенькая, но находила ее лицо безжизненным, речь невыразительной, а самомнение – неоправданным. Она иронически называла ее слишком возвышенной, неестественной, уверенной, что стоит выше всех женщин по своему развитию, уму и высоким дарованиям, и поэтому нелюбезной.
Возможно, именно в те дни Авдотья свела знакомство с женой Огарева Марьей Львовной, что в дальнейшем обернулось серьезными последствиями.
Проведя детство в многодетной семье, Авдотья с радостной надеждой ожидала рождения собственного ребенка. В середине XIX века периоды беременности и родов составляли значительную часть жизни женщины. Забота о детях составляла неотъемлемый факт женского духовно-нравственного бытия, одну из важнейших сфер ее повседневного попечения. Производя на свет и воспитывая детей, женщина благородного сословия действовала в соответствии с нормами общепринятой культурной традиции.
Крестьянка для родов удалялась в какой-нибудь сарай или амбар и там в полном одиночестве совершала обыденное таинство рождения. В случае каких-либо серьезных осложнений родные звали деревенскую повитуху. В дворянской среде рождение детей происходило в привычной для женщины обстановке – в семейной спальне или другом помещении дома. Отличались дворянские роды от крестьянских присутствием на них матери роженицы, ее других старших родственниц, а иногда и мужа. Но в целом уровень родовспоможения был одинаков для женщин всех сословий. Так что заявление профессора патологии А. Шкляревского о том, что «несчетное число матерей гибнет в городах и селах
