Шрифт:
Закладка:
Но эти угрызения не заставили Белинского отказаться от «цветочной роскоши». Панаев вспоминал о подобном же случае уже в Петербурге, когда критик, не считаясь с расходами, украсил свою убогую квартиру чудесными цветами.
Панаев снял ему жилье. Однако матушка Панаева, которая на первых порах вела себя в семье сына и невестки как хозяйка, в комнатах, предназначенных Белинскому, поместила своих приживалок и пользующего ее врача. Так что критику пришлось ютиться в конуре, где кроме него помещался приехавший из провинции родственник. Привыкший к лишениям, он не роптал, но узнавший об этом Панаев взял его к себе, и Белинский жил у него в квартире всю зиму.
Ближе сойдясь с Панаевым, Белинский первое время дичился и смущался в присутствии такой роскошной женщины, как жена приятеля, но вскоре совсем по-родственному привязался к ней. Он любил поболтать с ней и поддразнивать ее, как ребенка, потешаясь проявлениями ее наивности – скорее всего просто влюбился в красавицу. Авдотья порой сердилась, иногда ссорилась с критиком, но очень скоро забывала об обиде и мирилась с ним. Она жалела бедолагу, видя в нем не столько признанного критика, сколько несчастного больного, страдающего человека.
Сам Белинский даже мысли не допускал о каком-либо сближении, кроме дружеского, с женой приятеля. Да и мнения о своей внешности он был самого невыгодного – невысокого роста, сутулый, узкогрудый, выглядевший как постоянно недоедающий и «болеющий легкими». Он действительно давно был болен туберкулезом – болезнью, в те времена (и еще долго после) бывшей для врачей загадкой. Они не знали ее причины и путей заражения, но вот патологию страдания представляли вполне четко: общее недомогание и слабость; боль в груди, увеличение лимфатических узлов, изнурительная лихорадка (озноб по ночам, постоянные «большие подъемы» и «большие падения» температуры, обильный пот), раздирающий грудь кашель, кровохарканье. Психическое состояние Белинского тоже было далеко от нормы: нервические припадки, психозы, резкие перепады в настроении и совершеннейшая порой нелогичность суждений с диаметрально противоположными выводами с разницей в несколько дней.
И при таком плачевном состоянии здоровья – такое могучее творчество!
Поселившись напротив Панаевых, он стал у них частым гостем. Панаев и Белинский все более сближались, причем дружбу Ивана Ивановича можно было сравнить с восторженной любовью, подобной той, какую питают к женщинам. Белинский в свою очередь писал о Панаеве: «Ветрогон, инфузорий, но не злобен, подобно младенцу», а позже – «… Это один из тех людей, которых, узнавши раз, не захочешь никогда расстаться…». Во всем окружении Белинского до самой его кончины не было человека, с которым он был бы столь же короток и дружен, как с И.И. Панаевым.
Привязанность к Панаеву распространялось и на его красавицу-жену. Саркастичный и раздражительный, неистовый на журнальных страницах, но щепетильный в быту Белинский подшучивал над Авдотьей деликатнее прочих. До своего основательного знакомства с сочинениями Жорж Санд критик пренебрегал ими. Он, по воспоминаниям самой Панаевой, твердил ей, приходя в гости: «Гораздо было бы лучше играть с нами в преферанс, чем все читать вашу Жорж Занд». Позднее Иван Тургенев вспоминал о «благородных, честных воззрениях Белинского на женщин вообще, и в особенности на русских женщин, на их положение, на их будущность, на их неотъемлемые права, на недостаточность их воспитания – словом, на то, что теперь называют женским вопросом». Учитывая, что круг общения критика с женщинами был крайне узок, воззрения эти сложились, в основном, благодаря знакомству и дружбе с Авдотьей Панаевой. «Уважение к женщинам, признание их свободы, их не только семейного, но и общественного значения, сказываются у него всюду, где только он касается того вопроса».
Позже Н.А. Некрасов творчески развил эту столь новую и благодарную тему и стал «певцом русских женщин».
С Белинским Авдотья делилась многими своими мыслями, в частности впечатлениями об усадебной жизни, с которой познакомилась в первые месяцы замужества, и высказывала много дельных с его точки зрения суждений. «Попробуйте, – убеждал он ее мужа, – попробуйте отдать деревню в ее распоряжение, и вы увидите, что через полгода, благодаря ее доброте и благодетельности, ваши крестьяне… сделаются сами господами, а господа сделаются их крестьянами». Наверно, Панаев только посмеивался над утопическими представлениями друга.
Притягательная сила, которой обладал Белинский, и характер Ивана Ивановича, искренно, горячо и бескорыстно преданного литературе, а равно и приветливость его как хозяина дома, сделали панаевскую гостиную сосредоточием передового литературного кружка того времени.
Невинная дружба Авдотьи с Белинским породила в кружке сплетни на их счет. «Делались тонкие намеки, что Белинский с некоторых пор изменился, что сейчас видно, когда человек счастлив взаимностью и прочее. Я посмеивалась в душе над предположением друзей, но когда, – конечно, из дружбы, – довели до сведения Панаева о моем особенном расположении к Белинскому, то я возмутилась, тем более что это же лицо с наслаждением выдавало все секреты Панаева мне, думая расположить меня к себе, но достигало совершенно противоположного результата, потому что я из многих фактов уже видела, что нельзя верить в дружбу, что приятели Панаева в глаза ему поощряют его слабости, а за глаза возмущаются ими и, выманив у него его тайны, разглашают их всюду. Вследствие этого я держала себя довольно далеко от всех и не пускалась ни с кем в откровенности». Замкнутость, скрытность, немногословность Авдотьи Яковлевны отмечалась всеми современниками.
К этому времени относится знакомство Панаевой с начинающим поэтом Николаем Некрасовым.
В «Воспоминаниях» Авдотья так описала первую встречу с Некрасовым: «Первый раз я увидела Некрасова в 1842 году зимой, Белинский привел его к нам, чтобы он прочитал свои «Петербургские углы». Он был очень бледен, плохо одет, все как-то дрожал и пожимался. Руки у него были голые, красные, белья не было
