Все мои первые воспоминания – это цвета. Через них я познавала мир. Мне нужно было просто коснуться, и я сразу все понимала. Кто грустит, кого мучает чувство вины, кто напуган. Конечно, я далеко не сразу разобралась с оттенками, и все-таки… все-таки что-то внутри меня с самого начала знало, что это за чувства, даже тогда, когда я еще не разбиралась в заумных словах. Даже тогда, когда не умела толком говорить.

Это всегда ощущается по-разному, но всегда – через прикосновение. Иногда чужие чувства врываются в меня, тараном пробивая мои собственные, а порой это словно тихая мирная река… Или болото, в котором я вязну, которое не дает мне вдохнуть.

Но чем сильнее чувство, тем мне больнее. Всегда.

В детстве я думала, что все так умеют. Мама была в восторге: сначала от того, что я такой контактный ребенок (еще бы, я же трогала всех без разбору – так я знакомилась). Потом от того, какое богатое у дочери воображение. Думаю, ей и в голову не приходило, что я говорю правду. Вскоре и до меня дошло, что такая правда – не то, что люди хотят услышать.

«Дура, я вовсе не завидую ей!»

«Девочка врет, я так вовсе не думаю!»

«Нет-нет, я люблю своего мужа».

«Зачем ты всем сказала, что мне нравится Паша? Это не так!»

«Ты меня бесишь, ты ненормальная!»

«Никто никогда не будет с тобой дружить».

«Это не я, это она подожгла занавеску!»

«Дура!»

«Лгунья!»

«Ненормальная!»

«Больная!»

«Саша, ты уже была у психолога?»

Случилось много всего, прежде чем я перестала прикасаться к людям. Прежде чем вообще перестала об этом говорить. Но главных выводов – пять:

Люди всегда хуже, чем думают сами о себе.

Никому не нравится правда.

Нет ничего веселого в том, чтобы знать чужие тайны.

Если ты другая, не признавайся НИКОМУ.

И главное – пятое:

Никому. Нельзя. Помочь.

Никогда.

– Ма-а-ам, вы дома? – шепчу я, открыв дверь.

Комната отвечает молчанием, и я с облегчением понимаю, что, наконец, смогу побыть одна. С появлением Ксю это стало такой роскошью, что я уже и забыла, когда в последний раз квартира была только в моем распоряжении. Нет, я люблю Ксю. Она такая простая, ее цвета такие чистые… Прикасаться к ней все равно что смотреть на небо где-нибудь в лесу. В такие минуты мне становится легче дышать. И вообще… становится легче.

В холодильнике почти нет нормальной еды – в основном баночки со всякими овощными смесями и грустные свидетели маминых попыток похудеть: сельдерей и обезжиренный йогурт. Поморщившись, я хватаю яблочное пюре, погружаю в него ложку и наконец разрешаю себе подумать о том, что случилось.

Макарыч, конечно, потащил нас в медпункт. Я пыталась отвертеться, но он выглядел до смерти испуганным, даже руки тряслись. Еще бы, ученица грохнулась с каната! Прямо в объятия самого красивого (и, как оказалось, самого одинокого) парня в классе.

Я закрываю глаза и вспоминаю тот момент, когда коснулась Андрея. Его кожа была теплой, но цвета… Внутри он как море или космос – бесконечная синева с крапинками-звездами других эмоций. Разве это возможно? Он ведь богатый, красивый, умный… Любимчик учителей, мечта всех девчонок. Все хотят быть им или с ним.

И выходит, совсем его не знают?

Тру лоб в замешательстве и стягиваю с головы капюшон. Синяя прядка падает на глаза, и я задумчиво кручу ее в пальцах. Голова совершенно пустая и отказывается принимать новую информацию. Error. Соединение потеряно.

А у нас, оказывается, все-таки есть кое-что общее… Синева.

Я приканчиваю пюре, перетряхиваю рюкзак в поисках телефона и начинаю бездумно серфить по соцсетям. Это помогает прочистить голову и отвлечься, пусть даже свои аккаунты я не веду. Тонна бесполезной информации, как уголь, сквозь который фильтруется вода. Я листаю, листаю, листаю… И наконец натыкаюсь на цитату из «Маленького принца», которая все ставит на свои места:

«– A где же люди? – вновь заговорил наконец Маленький принц. – В пустыне все-таки одиноко…

– Среди людей тоже одиноко, – заметила змея».

Утром я встаю рано, пока все еще спят. В бледном сентябрьском свете кухня выглядит необитаемой. Остров потерянных игрушек… Крошки хлеба на столе, гора немытой посуды в раковине, мешки с мусором, из которых торчат картофельная кожура и картонные коробки.

Шагаю к раковине и тянусь к желтым резиновым перчаткам, но тут же отдергиваю руку. Кажется, я ужасная дочь. Помощи от меня никакой, но… Что, если мама проснется? Или, еще хуже, папа… Мне сегодня не хочется ни с кем говорить. И кроме того, у меня есть план: прийти в школу первой, сесть за парту, натянуть наушники и притвориться спящей. Так я, по крайней мере, не буду видеть, как все на меня пялятся, и слышать, как они обсуждают вчерашнее.

Внутри становится жарко от стыда и дурного предчувствия. Конечно, есть крошечный шанс, что только я придаю произошедшему такое большое значение, но посмотрим правде в глаза. Скорее всего, школа уже в курсе и треплет мое имя во всех чатах и соцсетях. Велкам ту двадцать первый век.

За дверью родительской спальни начинает тихо хныкать Ксю, и я торопливо выскакиваю из квартиры. На улице прохладно, еще горят фонари. Мир вокруг выглядит странно потертым, усталым, смирившимся… И наш дом, который давно потерял надежду на ремонт, и люди, гуськом бредущие на остановку, и опавшая листва под ногами. Словно это не листья, а воспоминания о них.

Я иду не спеша и все равно прихожу в школу в семь пятнадцать. Входная дверь уже открыта, но в рекреации пусто, даже охранника нет на посту. Так что я переобуваюсь, оставляю куртку в гардеробе и поднимаюсь в класс. Еще один необитаемый остров… Сажусь на свое место. Закрываю глаза и просто слушаю тишину, ведь она иногда круче музыки.

Тишина…

– Рота, подъем! – рявкает Егор прямо в ухо.

Я испуганно подскакиваю и понимаю, что на самом деле умудрилась заснуть. Причем настолько крепко, что не проснулась, даже когда в класс пришли остальные. Ужас! Вдруг я говорю во сне? Или скриплю зубами? Или что-нибудь похуже, чего я даже представить не могу?

Егор падает на свое место и начинает громко барабанить по парте ладонями, отбивая какой-то смутно знакомый ритм. Кажется, он в хорошем настроении: качает головой в такт, топает ногами в новеньких белых кроссах. А вот футболку не мешало бы постирать. Или