во всяком случае, неизбежная посетительница. И счастлив (как никогда в жизни в другой раз!) тот охотник которого судьба примкнет с роковой его льдиной на берег, особенно же вблизи жилья, хотя бы даже и близ лопарских погостов. Этих спасенных от смерти ловцов (некоторых) можно видеть, несколько лет после того (смотря по личному их обету), в Соловецком монастыре исполняющими самые трудные, ломовые монастырские работы. У мезенцев есть обычай и даже, можно сказать, страсть — ходить в одиночку на тот же опасный промысел выволочный. Страсть эта тем опаснее, что тут уже помочь некому, притом некому в трудную минуту выплакать свое горе.

Ко всем этим рассказам промышленников можно еще прибавить то, что первые звери, явившиеся в море из океана, считаются нечистыми и бывают с запахом. Промышленники, свежуя этого поганого зверя, обыкновенно остерегаются всеми мерами порезать руку, потому что, как говорят они, прикидывается болезнь, называемая ими морская цинга, которая-де выламывает персты. Пролежавшие на льдинах дольше Николина дня, т. е. первых чисел мая, или опоздавшие выплыть в океан, делаются до того тощими, что, застреленные промышленниками, тонут в воде и уже не выплывают. Сала в них почти не остается, и потому стреляют их исключительно затем только, чтобы уничтожить лишнего врага для рыбы, который с будущей осенью может поправиться и натворить много бед и напастей. Бывали нередко такие случаи в Мезенской губе, что противные ветры, не выволочные, разбивали стада зверей, зверь осыпался (говоря туземным словом), т. е. разделялся на мелкие юрова и в них угребал в дальнюю Кандалакшскую губу. Губа эта, как известно, до половины своей замерзает плотно, имея припай поперечный, поперечку, там, где начинается широкое горло моря и где лед уже бродячий! Тогда в ущерб Мезенской губе усыплется зверем вся эта поперечка, и добыча переходит в руки счастливых жителей Терского и Карельского берегов. Эти случаи, впрочем, так же редки, как и упомянутый случай, бывший на Терском берегу. Промышленники прибавляют притом, что во время охоты их на тюленей зверь, застигнутый врасплох, жалобно воет, а у бельков проступают слезы: они будто бы плачут, как люди.

Раненые, но ускользнувшие от свежения, звери недолго плавают в море: в конце мая или в начале июня их непременно выбросит где-нибудь на кошке (надводной мели) или на берегу, и тогда туша эта достается на долю счастливца. Законность приобретения этого вымета нашедшим его обусловлена старым обычаем. Сало вымета, неиспорченное, годно в продажу, хотя хуже и мутнее после варки, чем нежное, чистое сало бельков.

Не лишним считаю также упомянуть и то, что все промышленники не выходят на морских зверей в день Благовещения, когда, по русской пословице, и птица гнезда не вьет. Обычай этот охотники оправдывают тем наблюдением своим, что если поработать в этот день, то целый год затем вплоть до этого дня придется терпеть неудачи в ловле и разного рода домашние несчастья, особенно в те дни, в которые пришелся праздник; например, если он был в пятницу, то все пятницы в том году будут несчастными днями для промыслов.

В заключение, спешим сделать еще одну важную заметку (подкрепленную и бывалыми промышленниками), которую привел г. Озерецковский в дополнительном описании северных берегов России, начатом академиком Лепехиным в 1772 г. Вот собственные слова академика Озерецковского: «В походах своих звери наблюдают еще примечательное и странное правило, отнюдь не разрушаемое. Ни один зверь не может, ни для самоважнейших причин, отстать от стада. Чреватые утельги, если приспеет им в сем путешествии время к рождению, забывают живейшую побудительность естества к чадолюбию, которое в других обстоятельствах, несмотря даже на смертельные страхи, наблюдают. В сем случае рождающая, выскоча на плавающую или к берегу примерзшую льдину, выкидывает рождаемое и оставляет его там немилосердно без всякого о нем попечения, боясь лишиться общественного похода. Оставленное таким варварским образом несчастное исчадие, не имея согреяния, пищи, ежели до просушки чревных мокрот не захватит жестокий мороз, жизни его лишающий, получает отличный, уродливый, большеголовый образ, для коего называется голован. Сколько бы ни казалось сие обстоятельство невероятным, но оно очевидно и вообще известно. Голован, не имея пищи, лежит на льду или ползает на берег и в лес, пока природная бело-шершавая шерсть, препятствующая пуститься в водоплавание, вовсе не вычистится, что продолжается без пособия отца и матери более двух месяцев. Освободясь от сей шерсти и сделавшись серкой, пускается в море, где, пребывая во всю жизнь, не получает обыкновенной роду его величины, но всегда отличается видом и названием малорослого голована. Между тем по большей части остервененным промышленникам жертвой бывает малокорыстной добычи. Чудно строение естества, сокрывающее от наших понятий пружины, побуждающая столь напрягательно ежегодную сих зверей из Ледовитого моря к нам стремительность».

— Это, полагать надо, ревкуй, — старались догадываться и объяснять поморы.

Ревкуй, с пятнистой шкуркой, поменьше обыкновенного тюленя и сердитый: вопреки обычаям боязливых и смирных лысунов, он бросается на людей с ожесточением.

— Он зло помнит: у него убили матку, а либо сам ее потерял, а либо она его. Он три месяца питается одним снегом. Когда подрастет, от него не бывает приплода. От того, знать, все и ревет. Когда подрастет в полный возраст, чтобы даром не коптил неба, на залежках приставляют их в караульщики по той причине, что бывают всех прислушливей.

— Не путай, — советовали в Сумах, — экого зверя с ревяком-рыбой (ее и ревчей назовут в ином месте). Она по рани костлява, на окуня походит и только у нас живет[7]. Под Городом ее едят, а в наших местах слывет за поганую рыбу. Она с отравой, а скот ее ест с охотой: ему подсыпаем ее. Женщины дают тому, у кого завелись колики: высушивают и кладут под сголовье...

ГЛАВА II. БЕРЕГ КАНИНСКИЙ

Физический вид его. — Морской зверь этого берега: заяц, тевяк, нерпа. — Способы их ловли: стрельня. — Подробности этого рода промысла, по рассказам туземцев. — Остров Моржовец. — Разволочные избушки: их услуга и значение. — Голодовка и зимовка на Груманте (Шпицбергене). — Изобретательность и находчивость.

Если по Зимнему берегу разбросано только шесть селений и по Мезенскому пять, то Канинский окончательно пуст и безлюден. Составляя как бы продолжение Мезенского берега (от Мезенского залива до мыса Канина на полуострове того же имени), который весь покрыт лесом, переходящим в кустарник, Канинский берег безлесен. На нем редка даже приземистая сланка, не доходящая высотой от земли свыше аршина. Он,