— Тьфу ты, — чертыхнулся Чекалин, — лучше бы ты, Болдин, мимо проехал. Так хорошо до тебя было…

— Мне уехать? — спросил Павел.

— А толку? — крякнул Максимов. — Все уже произошло, назад не вернешь. Овражный переулок, говорите, Константин Юрьевич? Там наш «РАФ» не проедет.

— Наш «РАФ» уже нигде не проедет, — поведал Микульчин. — Двигатель накрылся целиком и полностью, ремонту не подлежит, только замене. Обещали из области «буханку» прислать, но это дело далекого будущего. Твой «запор» на ходу, Геннадий?

— Не дам, — испугался Чекалин. — «РАФ» там, значит, не проедет, а моя лилипутка проедет? Не дам, — повторил он. — Хоть увольняйте. Да мы и не влезем в нее.

— Да, идея неудачная, — подтвердил Чайкин. — Остался только «газик». Он вроде на ходу, нет?

— Черт… — ругнулся капитан. — Болдин, права есть?

— Есть, товарищ капитан. А кроме меня некому управлять вашей сельскохозяйственной техникой?

— Некому, — проворчал Микульчин. — Мне врачи запрещают, не хочу рисковать. Чекалин только со своим корытом справляется, у Максимова прав нет…

— У меня есть, — встрепенулся Чайкин.

— Отставить, — резко отозвался начальник отдела. — Ты нас уже возил, и чем это закончилось? Болдин повезет. Могли бы, конечно, и пешком, но как-то…

— …не по чину, — хмыкнул Максимов.

Глава третья

Жизнь в провинции представлялась Павлу немного иначе. Было подозрение, что периферия не процветает, но чтобы такая запущенность…

Микульчин сидел рядом, вцепившись в ручку над головой, молчал всю дорогу. Спрашивать о здоровье было неловко. Но дела у капитана явно не ладились, практически постоянно он испытывал боль. Дорога к Овражному переулку, примыкающему к пристани, была полосой препятствий. Вдобавок здесь недавно прошла тяжелая техника — видимо, вызволять затонувший теплоход. Павел не гнал — переползал через рытвины на первой передаче.

Вдоль дороги теснились избы за дощатыми заборами. Дом под номером 39 выглядел особенно уныло — крыша набекрень, фундамент зарос бурьяном.

Калитку гостеприимно распахнули. К ограде приткнулся милицейский «газик» — прибыли по вызову. Над соседскими оградами возвышались головы любознательных соседей. Дорожка от калитки к крыльцу была засыпана щебнем. Но и здесь пробивались сорняки. На бельевой веревке сохли платки и панталоны.

Сержант патрульного наряда, увидев процессию, направляющуюся к дому, выбросил окурок и спустился с крыльца.

— Здравия желаю, товарищ капитан.

— Что у вас?

— Да нет, это у вас… — не сдержался сержант. — Простите. Убиты женщина и мужчина. Потерпевшая — Заварзина Евдокия Тимофеевна, 79 лет, хозяйка дома. Вторая жертва — квартирант, снимал у старушки комнату. Постоянной работы не имел, подрабатывал грузчиком, чернорабочим на механических мастерских. Это соседка рассказала, она и обнаружила свою товарку мертвой. Утром смотрит — нет ее, а всегда рано встает, звала, кричала, испугалась, что женщине стало плохо, перелезла на ее участок — и в дом. Дверь открыта была, нос сунула, на цыпочках в спальню… И с воплем на улицу, побежала в милицию звонить. А когда мы приехали, то и второй труп обнаружился, он в соседней комнате лежал… Да вы не волнуйтесь, Константин Юрьевич, мы там ничего не трогали, не топтались.

— Страх-то какой, — передернул плечами Максимов. — Ну что, Константин Юрьевич, заходить будем или экспертов подождем?

Любопытство никто не отменял. В дом входили на цыпочках, чтобы не нарушить покой. Проживала гражданка Заварзина в бедности, но чисто. Пол подметен, посуда — на печке. Березовые поленья аккуратно сложены. Из горницы — две двери. Обе приоткрыты. Открывать пришлось коленями, чтобы не оставить отпечатков. Икнул Борис, взялся за горло и уступил дорогу старшим товарищам. Закашлялся Максимов. У остальных нервы выдержали.

Старушка в длинной ночной сорочке лежала на кровати, распахнутыми глазами смотрела в потолок. Разметались седые пряди. Морщинистое лицо перекосила судорога. Кровь была повсюду — на сорочке, на полу, пропитала скомканное постельное белье. Били холодным оружием — безжалостно и не особо разбираясь. Брызги летели, похоже, во все стороны: кровь запеклась даже на окнах.

— Эх, испачкала нам все место преступления, — мрачно пошутил Чекалин.

Во второй комнате картина была не лучше. Квартиранта умерщвляли тем же способом и тем же оружием. Коренастый лысоватый субъект, сильно за сорок, в одних трусах — видимо, не умер после первого удара, оказал сопротивление. За что и получил дополнительную порцию. Грудь искромсали полностью, а последний удар убийца нанес в горло — надоело бить просто так. Голова покойника была повернута в сторону, глаза вылезли из орбит, из открытого рта вывалился синий язык. Конечности сковала посмертная судорога — пальцы растопырены, как будто перед смертью он пытался показать какое-то число. Одна нога покойника упиралась в пол, другая была заброшена на боковину кровати. Здесь тоже рекой текла кровь. Кровавая «бабочка» красовалась на шее, от одного вида которой тошнота подступала к горлу.

— Вот же, мать его, порезвился… — зачарованно прошептал Чекалин. — Слушайте, мужики, он так кромсал свои жертвы, словно удовольствие получал…

— Может, и получал, кто его знает, — задумчиво проговорил Микульчин. — Тебе не кажется, Болдин, что этот мясник должен был измазаться кровью?

— Измазаться — это мягко сказано, — выдавил Павел. Подобные картинки он тоже наблюдал нечасто. Убивали в столице нередко, но чтобы так вызывающе, — даже не припомнить. — Он не то что измазался — он по уши был в крови.

— И что тут, по-твоему, произошло?

— Убийца пришел за мужиком. Старушка — сопутствующая жертва. Могло быть наоборот, но экзотические версии рассматривать не будем. Все случилось ночью. Рискну предположить, после двух часов. Мог в калитку войти, мог через ограду перелезть. Стучаться не стал, вы дверь видели? Рассохлась напрочь, в створ не входит, щель остается. Запирается на крючок изнутри, нет там никакого замка. Раньше был, но сейчас им невозможно пользоваться. Ножиком снаружи приподнять крючок — дверь и откроется. Если медленно открывать, приподнимая дверь, — скрипеть не будет. Вошел, расправился с мужиком. Старушка проснулась, увидела. Пришлось и ее…

— Но с чего такая мясорубка? — подал голос Чайкин. — Для убийства ножом не надо наносить такое количество ударов.

— Во-первых, он мог действительно получать удовольствие, — не растерялся Павел. — Такие люди — назовем их «существа» — в природе обитают. Их еще называют психопатами. Во-вторых, с чего ты взял, что били ножом? Могли орудовать отверткой, шилом, в этих случаях резаные раны не получатся. Оттого и решает… количество, а не качество. Пусть эксперты вынесут заключение.

— Убитого, кстати, зовут Таманский Олег Васильевич, — сообщил Максимов. Он извлек из прикроватной тумбочки паспорт. — 1924 года рождения, 46 лет, прописка рязанская, село Тымово, не женат, не разведен, детей нет.

— В каком году выдан паспорт? — встрепенулся Болдин. Странная мысль пришла ему в голову.

— М-м… в прошлом, 69-м.

Нет,