текстильной фабрики, пилорамы, лесозаготовок, того же ДОК, где произошел пожар. Не оперское это, конечно, дело — выезжать на каждую драку, но сегодня никого не найти — два ЧП в городе.

Облупленное здание из красного кирпича притаилось в глубине переулка. Напротив — булочная, там разгружался фургон с хлебом. Аварийное строение пряталось за пыльными тополями. В разгар рабочего дня в общежитии было пусто. Пахло чем-то кислым. Вахтерша не спала, сидела под плакатом, призывающим соблюдать чистоту, заправлять постель и следить за умывальником.

— Что случилось, гражданка? — отдуваясь, спросил Микульчин, махнув удостоверением.

— Ой, вы уже приехали! — всполошилась вахтерша. И зачастила, срываясь на высокие ноты.

Минут двадцать назад это произошло. Жилец из 22-й комнаты вернулся с ночной смены — он на пилораме работает, а сам приезжий, она не помнит, откуда. Мрачноватый, но тихий, всегда здоровается, хотя и сквозь зубы. А двадцать минут назад пришли двое — не самой располагающей внешности: небритые, в кепках. Вошли — и сразу на лестницу. Она им в спину: «Вы куда, товарищи?» Один огрызнулся, мол, кобыла тебе товарищ, и без остановки проследовали наверх. Сталкиваться с грубостью вахтерше приходилось постоянно — привыкла. И то, что шастают туда-сюда, нарушая правила социалистического общежития, — тоже как будто норма.

Через пять минут они стащили вниз товарища из 22-й комнаты. Фактически гнали, а тот огрызался, пытался защищаться. Вырвался, хотел бежать, но его догнали, опять схватили. Мужики были крепкие, моложе жильца. Проходя мимо вахтерши, прервали рукоприкладство, просто толкали мужика. Тот мог бы обратиться за помощью, попросить вызвать милицию, но почему-то не стал. «Шевели копытами», — процедил один, выталкивая человека на улицу. Тот оступился, но устоял.

Вахтерша была ответственная, тут же позвонила в милицию. За мужиками не побежала, нельзя покидать пост. Драки в общежитии случались, контингент проживал соответствующий. Отношения выясняли на заднем дворе — местечко закрытое, уединенное. Туда, видать, и повели сердешного. Прошло несколько минут. Жилец из 22-й комнаты вернулся с улицы, злой как собака, под глазом — синяк, с губы сочится кровь. Прихрамывал, держался за отбитые ребра. Огрызнулся на женщину, предложившую помощь, грузно потопал наверх. Граждане в кепках больше не объявлялись.

— Хорошо запомнили эту парочку? — спросил Павел. — Можете их описать? Опознаете, если покажут?

— Ой, не знаю, — испугалась пожилая женщина. — Я их толком даже не разглядела. Лет под тридцать, такие… знаете… щетина торчком, козырьки на глазах. Они отворачивались, чтобы я их не запомнила. У одного наколка на обратной стороне ладони: буквы какие-то… В нашем общежитии таких проживающих нет, заявляю ответственно. И на жителей города они не похожи, не знаю, как вам это объяснить…

Опер Максимов изнывал от скуки, с трудом справлялся с зевотой. Все это было, было… Пострадавший жилец больше не выходил. Отправились наверх — справиться о здоровье, составить протокол об административном нарушении.

22-я комната находилась на втором этаже, в глубине коридора. Максимов ударил кулаком по двери. Думать не о чем, процедуры стандартные. За дверью что-то упало, покатилось. Донесся грозный рык. Войти не пригласили. Дверь толкнули, вошли без приглашения — запереться постоялец забыл. Это оказалось ошибкой.

Человек, проживавший в комнате, явно имел проблемы с психикой. Как был, в тельняшке и домашних трико, кинулся, схватил табуретку, метнул в непрошеных гостей, даже не спрашивая, чем обязан. Микульчин словно чувствовал неладное, спрятался за косяком в коридоре. Павел ахнул, оттолкнул Максимова, сам едва успел пригнуться. Табуретка просвистела над головой, вписалась в дверной проем, разбилась о стену в коридоре. В первое мгновение оперативники оторопели — добрый оказался молодец, есть еще силушка! Пылали воспаленные глаза — явное состояние аффекта. Жилец разочарованно вскричал, бросился в драку. Павел оттолкнулся от пола, ушел под руку, провел резкую подсечку. Нападавший потерял равновесие — просто толкнул его. Жилец отскочил от стены как резиновый мячик, снова бросился в бой. Кулак нашел свою цель, противник крикнул, схватился за скулу и рухнул на колени. Попытался подняться, но Павел вывернул ему руку, швырнул драчуна носом в стену.

— Гражданин, ты охренел? Что творишь? Милиция, прибыли по вызову…

— Мужики, стоп, обознался… — задергался пострадавший. — В натуре, обознался, виноват… Думал, эти вернулись…

— Издеваешься? — Павел рывком развернул буяна, прижал к стене. — Зенки забыл промыть? Мы похожи на твоих приятелей?

— Да не приятели они мне… — мужик обмяк, прошла агрессия. — Серьезно — обознался, простите… Туман в голове, даже не понял, кто вошел… Вы бы хоть крикнули, что из милиции…

Такого действительно не кричали. Осторожно переступил порог капитан Микульчин, осмотрелся. Особых изысков в интерьере не было: голые стены, голый пол, ободранный потолок, с которого свисала примитивная люстра. Из мебели только необходимое — шкаф, стол, несколько стульев. Две кровати напротив друг друга. Мужчина тяжело дышал, таращился исподлобья. Он был не молод — далеко за сорок. Обычное сложение, избыток щетины на щеках, недобрые колючие глаза.

— Дурак ты, товарищ, — покачал головой Максимов, бросая на Павла благодарный взгляд. — Дури полная голова, табуретками швыряешься, как снежками. Понимаешь, что загремел бы на полный срок, если бы попал? Ты уже под статьей за нападение на сотрудников правоохранительных органов.

— Да не знал я, что вы из милиции, — огрызнулся гражданин. — Обознался, за других принял. Попросил ведь прощения.

— А мы не господь бог, чтобы прощения раздавать, — вкрадчиво сказал Микульчин. — Нарушил закон — отвечай. Ладно, проявим к тебе великодушие. Радуйся, что никто не пострадал. Паспорт есть?

— Вон в куртке…

— Так неси. Нам, что ли, бегать?

К документам гражданин относился бережно, хранил паспорт в кожаных корочках. Микульчин изучил содержимое документа, пролистал несколько страниц, передал книжицу Болдину. Бобров Николай Федорович, русский, 1923 года рождения, ни жены, ни детей, прописан в Брянской области, село Луговое. Ничего особенного или необычного. Максимов вышел в коридор, вернулся с разбитой табуреткой и закрыл за собой дверь.

— Порча казенного имущества, гражданин Бобров. На червонец ты точно налетел.

— Один здесь живешь? — спросил Микульчин.

— Ну, один, — проворчал Бобров. — Вернее, двое нас, только Витька на родину уехал, в Тамбовскую область. Тетка, кажется, померла.

— Сам из-под Брянска?

— Там же написано.

— А здесь чего забыл?

— Чего, чего… работаю… — Бобров отвел глаза. — Старшим смены на пилораме. С ночи вернулся, отдохнуть хотел.

— Тут больше платят, чем на Брянщине? — В глазах Микульчина заблестела ирония.

— Мужики, ну че пристали? — выдохнул гражданин. — Я вам что, преступник? Меня самого сегодня отметелили, не я же их…

— А вот здесь с деталями, — оживился капитан. — И не ври, товарищ Бобров, а то скользкий ты тип, от ответов увиливаешь. Кто на тебя напал? Что за мужики вытащили тебя из общаги и отмудохали на заднем дворе? Давай как на духу. Ты же