– Это… – пробормотал он севшим голосом.

– Фотография, – деловито сообщил Дидро, внимательно наблюдая за реакцией собеседника, – сделана полицейским фотографом через несколько минут после того, как оперативная группа из Дижона прибыла на место преступления. Это копия официального документа, приобщенного к делу. Как видите, вот тут… и тут… и это тоже. Как вы только что сказали? Больше пяти сигма? Можно было бы сомневаться, если…

– Помолчите, – бросил Дорнье и добавил через несколько секунд, будто на мгновение вернувшись в реальный мир из воображаемого, в котором находился, разглядывая четкую фотографию: – Пожалуйста.

Дидро помолчал, наблюдая. Дорнье держал снимок обеими руками, пальцы едва заметно дрожали. «Взгляд не бегает, – отметил Дидро. – Он ожидал увидеть именно то, что увидел. И что?»

Дорнье опустил снимок на стол, будто это был документ о передаче прав на наследование миллиардного состояния.

– Сильно… изменился, – пробормотал он, Дидро с трудом расслышал.

– Сорок два года прошло, – кивнул полицейский. – Правда…

Он помолчал, но реакции не последовало.

– Правда, – закончил фразу Дидро, – трупы обычно меняются в другую сторону, если вы понимаете, что я хочу сказать.

– «Истлевшим Цезарем от стужи заделывают дом снаружи, – неожиданно продекламировал Дорнье, улыбаясь странной отсутствующей улыбкой. – Пред кем весь мир лежал в пыли, торчит затычкою в щели».

– Да, – сказал Дидро, подумав, но не вспомнив. – Что-нибудь в таком роде.

– Но вам такое и в голову не пришло, – перебил полицейского Дорнье, – когда вы рассказывали историю этого…

Он запнулся.

– Преступления, – подсказал Дидро.

– Жаль, – добавил он несколько минут спустя, удостоверившись, что визави не намерен продолжать начатую им самим фразу, – жаль, в те годы не умели делать тесты на ДНК. Сейчас это очень пригодилось бы.

– То есть, вы действительно думаете, – Дорнье поднял, наконец, взгляд на бывшего полицейского, – что на фотографии я, хотя прекрасно понимаете, что этого быть не может ни в коем случае, потому что…

Он опять запнулся.

– Потому что тело Понселя, – закончил Дидро и эту фразу, – было подвергнуто аутопсии, а затем захоронено.

– Брат-близнец? – неуверенно проговорил Дорнье после очередной фазы молчания, во время которой Дидро успел допить холодный кофе и доесть шарлотку, показавшуюся ему засохшей, будто вчерашней.

– При пяти-то сигма? – насмешливо заметил Дидро. – Окститесь, Дорнье. Какая там вероятность? Я не физик, не знаю. В мистику не верю тоже, – добавил он. – Никогда не верил. Даже когда ничем, кроме мистики, объяснить гибель Понселя не представлялось невозможным. Знаете, какое заключение написал комиссар Лафонт, сдавая дело в архив? «Фактов недостаточно, чтобы дать естественное объяснение». Написал он это, конечно, не на официальной странице, сделал приписку. Особое мнение, так сказать.

Дорнье вертел в пальцах пустую чашку и думал, не поднимая взгляда. Готов ли он был к такому разговору? Дидро его переиграл, это понятно. Дорнье хотел использовать бывшего полицейского как источник информации, попытаться найти кого-нибудь из той тройки и уже с ними (или с кем-то одним) говорить о тех днях, которые он помнил, но, в то же время, знал, что помнить не мог никак.

А теперь…

– Сверхъестественных явлений не существует. – Дорнье опустил, наконец, чашку на блюдце, осторожно, будто спускаемый аппарат посадил на пятачок в лунных горах.

– Хоть в этом мы с вами согласны, – с удовлетворением заметил Дидро. – И чтобы сразу расставить все точки над i. Дело в архиве, лично я не имею к нему формального отношения, а у моего преемника нет оснований для возвращения дела на доследование. Поэтому…

– Да, – принял, наконец, решение Дорнье. – Только учтите: пока я и сам не знаю точно, что произошло в пещере. Надеюсь узнать – с вашей помощью.

– С моей? – удивился Дидро. – А не наоборот? Не каждый день удается встретиться с трупом, пролежавшим в земле почти полвека и рассуждающим о разуме и сверхъестественных явлениях.

Дорнье жестом подозвал официанта и молча показал на обе чашки и опустевшие блюдца. Тот удалился без слов, оглядываясь на странных посетителей, одного из которых хорошо знал – бывшего дивизионного комиссара – и удивлялся, о чем беседуют два таких разных человека. Неужели господин, просидевший в кафе почти весь день, – бывший преступник? А может, не бывший?

– Труп… – между тем бормотал Дорнье, возведя очи горе и всячески показывая свое отвращение к этому слову и тому, что оно обозначало. – И вы говорите, что не верите в сверхъестественное! Пролежал в земле, надо такое придумать!

– Вы сами говорили о пяти сигма… – сухо оборвал Дидро причитания визави.

– Да, но, если вы будете прерывать меня своими нелепыми комментариями… Кстати, ваш рассказ о преступлении в пещере я, помнится, ни разу не прервал.

Официант, пряча взгляд, но внимательно рассматривая «преступника», принес кофе и круассаны, а еще «от заведения» – теплые булочки («только что из духовки») и свежее масло («попробуйте, месье, наше фирменное»).

– Я уже обедал, – сказал Дидро. – Вы говорите, я внимательно слушаю.

– Можно сначала вопрос? О мотиве. Комиссар… как вы его назвали… Лафонт… мотива не нашел. Означает ли это, что полиция не слишком серьезно занималась этим вопросом?

– Что значит – не слишком серьезно? – рассердился Дидро. – Все, что было возможно, Лафонт сделал. Никаких намеков на мотив. Копали на ту глубину, на какую было возможно. Тем более, что по одной версии двое покрывали третьего, а по другой – в убийстве были замешаны все.

– Как у Агаты Кристи в «Восточном экспрессе»?

– Лафонт терпеть не мог детективы и не читал ни одного, уверяю вас.

– А вы?

– Прочитал, но значительно позже, так что эта книга никак не могла повлиять на наши тогдашние выводы.

– То есть полиция не может отрицать, что у кого-то или у всех вместе был мотив, до которого не сумели докопаться?

– Никогда ничего нельзя утверждать наверняка! Теоретически это возможно. Вы физик, теории – ваш хлеб, вы не отвергаете даже самые бредовые идеи, вроде – слышал в какой-то программе, – будто Вселенная возникла из ничего, сама собой.

– Это так и было! – запротестовал Дорнье.

– Ну да, – язвительно произнес Дидро.