мне! Считаю до трех и приказываю открывать огонь!

Шестеро мужчин попрыгали в снег, схватили с телег оружие. Трое потянули поводья, остальные стали настороженно смотреть по сторонам, искать спрятавшихся солдат. Герасимов хорошо видел три винтовки и столько же автоматов «ППШ». До врагов было всего метров сто. Они не останавливались, лишь чуть придержали лошадей.

Молодой красноармеец с шумом выдохнул и прицелился. Все же надо дать им шанс. Или использовать собственный. А вдруг это все же свои?

Герасимов чуть повел стволом и выстрелил в снег у ног человека с автоматом, который, судя по всему, был главным в этой группе. Пуля подняла столб белесой пыли.

Боец поднял голову, снова хотел крикнуть этим людям, чтобы они остановились и положили оружие. Но тут автомат и две винтовки ударили по кустам, за которыми лежал красноармеец. Две пули впились в снег возле его головы, еще несколько с противным воем пролетели над ней, сбивая ветки кустов.

Шестерка врагов рассыпалась впереди и стала перебежками приближаться к Герасимову. Они не боялись стрелять, наделать шума. Им нужно было как можно быстрее прорваться через этот нелепый кордон. Диверсанты не исключали, что дорогу им преградили всего два-три человека. Ведь их тут не должны были ждать. Они так тщательно путали следы и меняли направление, что угадать маршрут группы чекисты не могли.

Мушка послушно сошлась с целиком. Герасимов почему-то был спокоен. Страх ушел, дрожь в руках исчезла. Осталось только холодное и твердое желание не пустить врага дальше. Четырнадцать патронов? Ну и ладно. Значит, он будет бить врага, пока жив.

Красноармеец прицелился и выстрелил. Диверсант заорал от боли, упал и схватился за ногу. Остальные пятеро открыли ураганный огонь и разошлись в стороны еще шире. Герасимову повезло хотя бы в том, что враги так пока и не поняли, что он был тут один. Они вели огонь не только туда, откуда раздались два выстрела, но и по всем подозрительным местам. Еще две пули сбили ветки над головой.

Герасимов снова прицелился, нажал на спуск, промазал и сразу испугался. А если он будет промахиваться снова? Вдруг его ранят и он не сможет стрелять прицельно?

Отставить панику!

Михаил дал два выстрела подряд и точно в кого-то попал. Но теперь он должен был перезарядить свою винтовку.

– Ничего, – прошептал он, лежа на боку. – Теперь их там только четверо осталось.

Тягунов шел на выстрелы. Он уже понял, что стреляет его друг, а ему отвечают другие винтовки и автоматы. Не могли ребята из их взвода подойти так быстро! Значит, Миха там ведет бой один.

Последние шаги давались ему особенно тяжело. Вскоре он на негнущихся от усталости ногах подошел к толстой неровной березе, стоявшей на косогоре, и прижался к ней. Грудь Валентина вздымалась и опадала, он все никак не мог восстановить дыхание.

А там, внизу, вовсю шел бой. Он хорошо видел темную фигуру своего друга на снегу за кустами и четырех диверсантов, которые окружали его со всех сторон.

Как помочь, чем? Расстояние велико, больше двухсот метров! Но сейчас не важно, будешь ли ты попадать во врагов. Надо дать им понять, что Миха там не один, к нему подошла помощь.

Скорее, скорее!

Тягунов бросил лыжные палки, стащил с шеи винтовку и положил ее на толстую ветку березы. Хорошо, что нашлась такая на нужной высоте. Руки парня дрожали и прыгали от усталости, удержать оружие на весу ему было бы уже сложно.

Тягунов дернул затвор, загнал патрон в патронник, быстро прицелился и выстрелил. Он ни в кого не попал, да это и не важно было. Красноармеец истошно прокричал несуществующей роте команду окружать противника и открывать по нему огонь. После этого он снова выстрелил.

Диверсанты сначала залегли, а потом бросились назад к своим телегам. Тягунов расстрелял вторую обойму, когда наконец-то понял, что враги больше не бегут, не отстреливаются. Они бросили оружие и стоят, высоко задрав руки.

Через поле бежали, падали, вставали и снова бежали бойцы их роты. Их возглавлял капитан Слюсарев.

Позади, на краю поля, стояла «тридцатьчетверка», взявшаяся там непонятно откуда. На ее башне белела надпись «Зверобой».

Только тогда Валентин опустил разгоряченный лоб на ветку, ледяную от мороза.

Неужели смогли, успели? Он сам пришел на помощь Мишке? Значит, справились, не подвели капитана!

– Вот так бывает на войне, – тихо сказал Слюсарев, когда Валентин подошел к кустам и замер над телом друга. – Он ведь подвиг совершил, Тягунов. Один, не ожидая помощи, не зная, успеем ли мы вовремя. Завязал бой, задержал диверсантов и погиб как герой. Эх, пацаны!

Валентин опустился на колени перед другом. Герасимов лежал лицом вниз. Из его темени вытекло много крови. Снег возле головы стал красным и пенился.

Тягунов хотел было повернуть товарища на спину, но не решился. Он боялся увидеть мертвое лицо друга. Это же так страшно. Всего тридцать минут назад они шли рядом и разговаривали. Валентину трудно было поверить в то, что он никогда уже не увидит Мишку живым. Никто не увидит, даже его мама Валентина Матвеевна.

Над навесами открытого рынка поднимался белый пар от дыхания десятков людей, лошадей. Где-то рядом урчал мотор полуторки. Жизнь кипела в торговых рядах, несмотря на морозное утро. Женщины, закутавшиеся в большие платки поверх старых изношенных пальто, мужики в потертых полушубках или засаленных телогрейках. Вся эта масса людей перемешивалась между рядами. Снег скрипел под валенками и кирзовыми сапогами, многоголосый шум стоял такой же ощутимо плотный, как и пар из сотен ртов.

Торговали тут в основном старьем и продуктами из собственных погребов. Всем тем, что было выращено на огородах летом, связано женскими руками из пряжи, извлеченной из старых запасов, хранящихся в бабкиных сундуках.

На рынке хватало и людей в военной форме с эмблемами самых разных родов войск на петлицах. Это было более чем естественно для тылового города, в котором располагались несколько госпиталей и работали многочисленные оборонные предприятия.

Бабенко шел по базару в надежде раздобыть продуктов на сегодняшний вечер. Ему хотелось угостить друзей хорошим ужином с вареной рассыпчатой картошкой, тонко нарезанным салом и черным хлебом. Хорошо было бы под такое угощение и по рюмочке выпить, но если за этим занятием экипаж застанет кто-то из начальства госпиталя, то Бабенко не помогут никакие связи. Нарушение режима в госпитале наказывается так же строго, как и в воинской части, находящейся на передовой. За это запросто можно и в дисбат загреметь. А уж на гауптвахту после излечения – это