10. [А.П. ЧЕХОВУ]

[весна 1887]

…Но что же делать, я не могу быть хоть немного счастлив, покоен, ну, словом, не понимаю себя вне живописи. Я никогда еще не любил так природу, не был так чуток к ней, никогда еще так сильно не чувствовал я это божественное нечто, разлитое во всем, но что не всякий видит, что даже и назвать нельзя, так как оно не поддается разуму, анализу, а постигается любовью. Без этого чувства не может быть истинный художник. Многие не поймут, назовут, пожалуй, романтическим вздором – пускай! Они – благоразумие… Но это мое прозрение для меня источник глубоких страданий. Может ли быть что трагичнее, как чувствовать бесконечную красоту окружающего, подмечать сокровенную тайну, видеть бога во всем и не уметь, сознавая свое бессилие, выразить эти большие ощущения…

11. [А.П. ЧЕХОВУ]

[весна 1887]

…Господи, когда же не будет у меня разлада? Когда я стану жить в ладу с самим собою? Этого, кажется, никогда не будет. Вот в чем мое проклятие… Не скажу, чтобы в моей поездке не было ничего интересного, но все это поглощается тоской одиночества, такого, которое только понятно здесь в глуши…

12. [А.П. ЧЕХОВУ]

[весна 1887]

Не писал Вам все это время; не хотелось вновь говорить о моем беспрерывном, бесплодном разладе, а отрадного ничего не было… Меня не ждите – я не приеду. Не приеду потому, что нахожусь в состоянии, в котором не могу видеть людей. Не приеду потому, что я один. Мне никого и ничего не надо. Рад едва выносимой душевной тяжести, потому что чем хуже, тем лучше, и тем скорее приду к одному знаменателю. И все хорошо…

Летом Левитан гостил у Чеховых в Бабкине и на даче «Жуковка» у Поленова, а позже отправился с Кувшинниковой и Степановым на этюды в хорошо знакомую ему Саввинскую слободу. Всего Левитан ездил на этюды с Кувшинниковой девять раз, и эти поездки она считала крайне важными для развития ее художественных способностей.

1888

Большую часть весны, все лето и больше половины осени Левитан и Кувшинникова путешествовали по Волге. Самым привлекательным Левитан нашел Плёс, который изображал многократно.

В этом году Левитан был принят в члены МОЛХ.

1889

Летом и осенью вновь путешествовал по Волге вместе с Кувшинниковой и Степановым.

В ноябре С.Т. Морозов[50], предприниматель, меценат, увлекавшийся живописью, передал Левитану (с которым они были знакомы, скорее всего, с 1887 года) в безвозмездное пользование флигель своей усадьбы в Большом Трехсвятительском переулке в Москве (по удачному стечению обстоятельств, в двух минутах ходьбы располагалась квартира Кувшинниковых). Это стало решением одной из насущных проблем – флигель до конца жизни служил мастерской и квартирой художника. С этого момента художник мог свободно работать над большими холстами – теперь размеры его ателье позволяли это. Здесь же он мог принимать посетителей, а их у уже ставшего известным художника было немало.

Зимой 1889–1890 гг. Левитан серьезно болел тифом, что значительно подорвало его здоровье.

1890

В начале весны Левитан впервые отправился в заграничное путешествие (есть основания предполагать, что его сопровождала Кувшинникова). Путешествие длилось два месяца, за это время он посетил Берлин, Париж, Ниццу, Ментону, Венецию, Флоренцию. Левитан изучал виды европейских городов и природы, писал этюды.

13. А.П. ЧЕХОВУ

Париж

10 мар[та] [1890]

Пишу тебе из Парижа, дорогой Антон, где мы уже три дня живем. Не поехали прямо в Италию, оттого что в Берлине мы узнали, что в Венеции, куда мы главным образом и хотели ехать, страшнейший холод, и мы поехали на Париж. Впечатлений чертова куча! Чудесного масса в искусстве здесь, но также и масса крайне психопатического, [зачеркн.: чему между] что, несомненно, должно было появиться от этой крайней пресыщенности, что чувствуется во всем. Отсюда и происходит, что французы восхищаются тем, что для здорового человека с здоровой головой и ясным мышлением представляется безумием. Например, здесь есть художник Пювис де Шовань[51], которому поклоняются и которо[го] боготворят, а это такая мерзость, что трудно даже себе представи[ть]. Старые мастера трогательны до слез. Вот где величие духа! Сам Париж крайне красивый, но черт его знает, – к нему надо привыкнуть, а то как-то дико все.

Женщины здесь сплошное недоумение – недоделанные или слишком переделанные <…>, но что-то не категорическое.

Здесь громадный успех имеет Сара Берна[р][52] в Жанне д’Арк. Собираюсь посмотреть.

Впечатлений все-таки слишком много, а отсюда и большое утомление. Прости за каракули – устал. Следующе[е] письмо я напишу из Итали[и], куда на днях едем, и тогда сообщу свой адрес, ибо следующая остановка будет большая. Передай сердечны[й] мой привет всем твоим. Жму тебе руку.

Твой И. Левит[ан]

14. В.Д. ПОЛЕНОВУ

Бордигера

31 мар[та] [1890]

Многоуважаемый Василий Дмитриевич!

Обращаюсь к Вам с покорнейшей просьбой. Обращаюсь к Вам потому, что уже имел случай убеждаться в Вашем ко мне расположении и смею думать, что Вы и теперь не откажетесь помочь. Дело вот в чем. На днях, думаю, придут картины Передвижной выставки, и начнется устройство ее в Москве, и Вы, как всегда, будете одним из устроителе[й] ее. Здесь я должен оговориться. Собственно говоря, я предоставляю Вам, если, конечно, позволите, право поставить мои картины[53], где найдете их удобнее, но просил бы иметь в виду, что они писаны не в сильном свету, и потому мне кажется, что их выгоднее было бы поставить не в сильный свет и никак уже не у окон. Я был бы очень доволен, если б можно было бы поставить их в фигурном классе, налево от входа. Конечно, если только это место не понадобится важным вещам. Я прошу об этих картинах не потому, конечно, что я дорожу ими или жаждал успеха, – нет, но окончательный неуспех их и в Москве докажет мне ошибочность той теории, в силу которой они были сработаны. Впрочем, я, скажет[е], все это вздор говорю, и ничего этого не нужно делать, – очень возможно. Простите.

Здоровье плохо; состояние духа еще хуже. Несчастный я человек. Я окончательно пришел к убеждению, что впечатления извне ничего не дадут мне, – начало моих страданий во мне самом, и что поездка куда бы то ни было есть бежанье [от] самого себя! Страшное сознание! В дополнение к этому положению получаю из Москвы известия, где пишут о новых проделках гг. Голоушевых[54], Богатовых[55] и ком[пании]. Они