принцы. «Император – не мой монарх, – говорил вюртембергский политик. – Он всего лишь командир моей федерации. Мой монарх в Штутгарте». Многие действительно считали, причем не без некоторых законных оснований, что принцы подчинены скорее империи, чем императору, и в первую очередь федеральному совету – бундесрату. В этот орган, который заседал при закрытых дверях, каждое правительство отправляло делегацию, пропорционально своей важности. Хотя все голоса каждой делегации учитывались, они голосовали блоком (как в коллегии выборщиков на выборах президента США). Из 58 членов было 18 выходцев из Пруссии, шесть из Баварии и по четыре из Саксонии и Вюртемберга. Поскольку ни одно предложение по изменению конституции не могло пройти, если против было подано четырнадцать голосов, такая система давала или Пруссии, или южногерманским государствам, действовавшим вместе, гарантию против реформ, которые они не одобряли. Требовалось согласие бундесрата до того, как законодательный акт передавался в рейхстаг, и с ним велись консультации по всем важным вопросам внешней политики, включая объявление войны.

Существовало намерение сделать бундесрат правящим органом империи. Если так, оно осталось неосуществленным, и совет быстро утратил влияние. В 1914 году его поставили в известность уже после объявления войны. Власть все больше переходила в руки его председателя, имперского канцлера, который одновременно являлся министром-президентом Пруссии, главой прусской делегации. Там не было имперского кабинета министров, как его понимали в Британии. Государственные секретари иностранных дел, внутренних дел, финансов, правосудия, почты (а позднее военно-морского флота) считались чиновниками, подчиненными канцлеру. Не было федерального военного министра. Прусский военный министр выступал как председатель комитета по вооруженным силам бундесрата и в федеральном парламенте выступал от его имени. Все потому, что прусская армия оставалась напрямую подчиненной королю, хотя в ней были и войска из некоторых других регионов. Армии Баварии, Саксонии и Вюртемберга сохранили разные степени независимости, хотя император мог перевести офицера из любой из них в прусскую армию, независимо от желания этого самого офицера. Прусская палата лордов и парламент – ландтаг – оставались неизменными. Голоса на выборах в ландтаг зависели от богатства голосующего, что обеспечивало большинство имущим классам. Прусские министры иногда совмещали свою работу с обязанностями соответствующего имперского госсекретаря (канцлер всегда был министром иностранных дел Пруссии, и внешняя политика Пруссии ограничивалась ее отношениями с другими государствами империи).

К этой сложной и консервативной структуре, однако, Бисмарк, позаимствовав конституционные идеи 1848 года, добавил нижнюю палату – рейхстаг, избираемую всеобщим прямым голосованием. Ничего подобного в 1870 году в других европейских государствах не было. Такой радикализм встревожил консерваторов, так же как неуспех в установлении различий между государствами при организации членства. Рейхстаг, однако, вполне оправдал описание, данное ему социалистом Вильгельмом Либкнехтом, который назвал его «фиговым листком абсолютизма». Помимо того факта, что на протяжении практически всего своего существования он обеспечивал большинство, готовое голосовать за существующий режим, его власть имела три роковых изъяна. Он не мог инициировать разработку закона, он не назначал канцлера и на раннем этапе был вынужден сократить свои полномочия касательно финансирования обороны. Рейхстаг отражал общественное мнение и мог заблокировать правительственные предложения, включая налогообложение, не допустив принятия соответствующего закона. Но он не мог навязать собственные желания. Партии могли сколько угодно критиковать, но у них не было шанса осуществить свои политические линии. Депутаты никогда не становились министрами, и вообще членство в рейхстаге по закону было несовместимо с занятием должности. Поэтому амбициозные и талантливые люди не стремились на выборы. Рейхстаг собирал император. Он должен был собираться каждый год и переизбираться каждый третий год. Император мог в любое время распустить его при согласии бундесрата. Судя по всему, конституция, по крайней мере частично, была создана по образу и подобию Голландской республики. Бисмарк всю жизнь дружил с американцем Джоном Мотли, который писал ее историю.

Таким образом, Бисмарку удалось добиться невозможного и создать конституцию, которая была, по крайней мере внешне, одновременно либеральной и диктаторской, германской и прусской, федеральной и централизованной. Но даже гений Бисмарка не мог удалить конфликтующие силы, блокирующие прогресс. Его функция была скорее дипломатическая – найти решение, при котором они были бы вынуждены работать вместе. Только Бисмарк искал не временный компромисс. Ему надо было дать каждой заинтересованной стороне уверенность, что ситуация не трансформируется ей в ущерб. Как и во всех федерациях, его институты имели тенденцию к заморозке баланса сил на конкретный момент. Но только в политических силах участвуют люди, которые не допускают заморозки надолго. Проблема на будущее заключалась в том, насколько новые меры допускали адаптацию к росту, который был неизбежен, особенно в стране, включившейся в травматический процесс экономического подъема. Тем временем имели место определенные аспекты, обещавшие неприятности.

Согласно конституции, император назначал имперских чиновников, включая канцлера. Таким образом, занятие ими должности зависело не от доверия большинства в рейхстаге, а от воли – можно даже сказать, каприза – императора. «Не забывайте, – писал проницательный фон Бюлов, – что Бисмарк – это роза, у которой император стебель». Или, как сам Бисмарк однажды сказал в рейхстаге, роль министра – только исполнять, формулировать, а королевская воля остается решающей. Правда, другой параграф конституции требовал, чтобы канцлер визировал и принимал на себя ответственность за все королевские указы и декреты, которые считались недействительными без такого подтверждения. Однако, говоря словами Бисмарка, «если у императора есть канцлер, который не может принять на себя ответственность за тот или иной акт императорской политики, он может его уволить в любой момент. Император намного свободнее, чем канцлер, который не может сделать ни одного шага без императорской санкции». Довольно редко случался недостаток кандидатов, желающих занять место канцлера, особенно если это был вопрос несогласия с рейхстагом. На практике главное ограничение императорской свободы заключалось в том, что скажет общество, если канцлер будет меняться слишком часто. В теории, конечно, рейхстаг мог заставить императора, отказавшись голосовать за меры того или иного канцлера, который не является их номинантом. Но прусский парламент не остался в выигрыше, когда попытался в 1863 году, опасаясь увеличения налогов, бойкотировать проект военной реформы, которую он не одобрял. Большинство депутатов, так или иначе, отрицательно реагировали на идею навязать императору канцлера по своему выбору. В этом отношении германская политика была ближе к политике Британии 1760-х, а не 1870-х годов. Обязанностью каждого лояльного подданного считалось уважительно прислушаться, если и не отдать свой голос, к человеку, которого император выбрал канцлером. Решение, кто будет управлять страной, не является частью бизнеса политиков.

Зависимость от императора далеко не единственная проблема, с которой сталкивался человек, совмещавший должности канцлера Германии и прусского министра-президента. Ему приходилось работать одновременно с двумя парламентскими