— Увы, — улыбнулся Фрай. — Но мелодия звучит довольно приятно, мне нравится партия фортепиано, и она неплохо подходит для танца. Можем [полетать, как бабочки].

В подтверждении своих слов мужчина поднялся и расслабил узел галстука, позволяя ему свободно повиснуть на шее растянутой петлёй. Наблюдая за тем, как он расстёгивает манжеты рубашки и, положив определённо недешёвые запонки на кофейный столик, закатывает рукава, я с насмешкой спросил:

— Меня ожидает зрелищная постановка варьете?

— Лучше, дорогой друг, ты будешь её участником, — Фрай протянул мне руку.

— Я не танцую.

— Никогда не поздно начать.

У Фрая были совершенные по всем эстетическим меркам мужские руки — не совсем перегруженные мышцами, но вместе с тем не лишённые физической силы. От длинных фарфоровых пальцев с ярко выраженными костяшками вверх по предплечьям поднимались выточенные линии слегка выступающих жилок, которые в естественном узоре уходили под закатанные рукава рубашки. Зрелище слишком приятное глазу.

Я всё же ухватил его ладонь, и он тут же потянул меня на себя, отрывая от дивана. Фрай положил руки на мою талию, оставляя между нами совсем небольшую, но достаточную для танцевальных па дистанцию. Оказавшись настолько рядом с его широкой грудью, что касался её своей собственной на вдохе, я немного замялся, сомневаясь, стоит ли до конца разрушать и без того трещавшие по швам личные границы.

— Не возьмёшь меня за плечи? — рассмеялся мужчина, не без удовольствия глядя на моё смутившееся от столь близкого контакта лицо.

— Это нелепо, — пробормотал я, тем не менее последовав его указанию.

[Я забывал о времени, стоя под вечерним душем. Намыленная петля грезилась мне в самых страшных снах.]

Я отлично помнил, что альбомная запись песни длится 6 минут и 44 секунды. Вслушиваясь в слова, я подсчитал, что в нашем распоряжении оставалось где-то менее 5 минут звуковой дорожки, пока игла проигрывателя не соскочит с пластинки и голос Элтона не умолкнет.

[Четыре часа утра. Проклятье! Выслушай меня! Этой ночью я сплю один, вовремя спасённый.]

Не теряя секунды понапрасну, Фрай вывел меня на середину гостиной и, задавая общий темп, отточенными движениями умелого танцора начал передвигаться по комнате приставным шагом, увлекая меня за собой.

— Ты пьян, — констатировал я.

— Во всяком случае едва ли больше тебя.

[Все шло к тому, чтобы я, не зная броду, полез в эту воду.]

Я не умел хорошо танцевать, но примерно представлял хореографию движений и, пусть и уступая Фраю в мастерстве, решил разделить его порыв, отдавшись течению одной из любимых песен.

[Кое-кто спас мою жизнь этим вечером… Кое-кто спас мою жизнь этим вечером… Кое-кто спас мою жизнь этим вечером..]

Мы медленно двигались по комнате небольшими шагами. Моё умение высчитывать равные доли такта и его чувство мелодии сделали наши движения неожиданно синхронными, будто мы танцевали вместе не в первый раз. Под звонкие звуки фортепиано наши тела как два маятника раскачивались в гармонических колебаниях пространства гостиной, постепенно сокращая амплитуду: так в действительности сокращалось расстояние между нами.

[Так собери всю волю в кулак и пройди по полю, на котором ты играешь в одиночестве…]

Фрай опустил голову на моё плечо, и, как мне представилось, с улыбкой прикрыл глаза, не переставая танцевать. Я услышал тонкий шлейф горьковатого почти выветрившегося парфюма, исходящий от его шеи и затылка.

Окутанный пряным ароматом его тела и на самом деле и в правду отчасти одурманенный градусом, я начинал терять рассудок. Моя кожа покрылась испариной, особенно в тех местах, где ощущалась тяжесть его прикосновений, и я судорожно думал о том, что многое бы отдал сейчас, если бы мог просто скинуть рубашку, не нарушая красоту мгновения. Пытаясь расслабиться, чтобы Фрай не заметил моего неудобства, я запустил руку в его густые волосы. Они все ещё были растрёпанными и влажноватыми после умывания, но поражали своей мягкостью. Мужчина не возражал и только крепче сжал мои бёдра.

[А кто-то спас мою жизнь этим вечером… Кто-то спас мою жизнь этим вечером… Кто-то спас мою жизнь этим вечером..]

Мы не заметили, как аккорды песни затихли и сменились мерным шумом дождя за окном. Пластинка закончилась.

Мы застыли посередине комнаты, тесно прижавшись друг к другу. Его подбородок всё так же упирался в моё плечо, и я чувствовал ровное дыхание на мочке своего уха, хотя сам медленно задыхался. Я не сомневался, что мы могли бы долго простоять так, вслушиваясь в стук капель за окном, если бы я не был больше не в состоянии выносить объятий этого безусловно привлекательного для меня мужчины.

Я отпустил его в ожидании, что он сделает то же. Вместо этого моей шеи сбоку коснулись тёплые губы. От этого лёгкого, почти невесомого прикосновения по разгорячённой коже побежали мурашки. Ещё больше склонив голову и проведя кончиком носа по моему подрагивающему кадыку, мужчина почувствовал мою жажду и оставил отметину своих губ и на нём, вырывая из моей грудной клетки шумный вздох.

Словно двигаясь за моим сбивающимся дыханием, губы спустились ниже и уже оставляли влажную дорожку вдоль ключицы. Только от чувства долгожданной прохлады я заметил, что руки Фрая уже не были на моей талии, а неспешно расстёгивали пуговицы моей рубашки. Он целовал каждый освобожденный из-под ткани участок кожи и, ощущая моё напряжение внизу живота, стал действовать более уверенно, дополняя некоторые поцелуи неглубокими укусами.

Я опустил руку на его пах, чтобы удостовериться в том, что не один схожу с ума. Почувствовав вес моей ладони на своей промежности, мужчина, чтобы я в полной мере осознал величину его так же успевшего встать достоинства, чуть подался бёдрами вперёд и оторвался от моей груди.

Его серые глаза смотрели на меня с немым вопросом о том, испытываю ли я интерес к чему-то большему. В ответ я подтянул его к себе за свободно болтающийся галстук и припал к уже немного припухшим губам. Я будто надеялся, что спасательная влага его приоткрытого для моей ласки рта поможет потушить разбушевавшееся под рёбрами пламя похоти. Ухватив его за подбородок, я вовлёк его в глубокий поцелуй, от которого и дыхание самого Фрая стало становиться сбивчивым. Нам обоим не хватало воздуха, но я хотел осушить его единственным глотком без остатка, будто находясь в иллюзии миража, которая в любой момент могла раствориться в ночном сумраке. Я не верил, даже боялся лишний раз задуматься о том, что этот мужчина находился в моих руках и тоже поддавался внутреннему трепету, который вызывал у него никто иной как я