Чокнулись.

Абатурин сдвинул лохматые брови, синие его глаза потемнели — и он медленно, ни на кого не глядя, выпил свою долю.

Поставив стакан на стол, внезапно побагровел и стал, задыхаясь, глотать воздух.

Люся, до сих пор украдкой смотревшая на Абатурина, отвернулась и покраснела. Она сердилась на отца.

Прокофий Ильич подвинул Павлу кружку с квасом.

Квас показался Абатурину теплым, и только допив его до конца, он ощутил, что от холода ломит зубы.

Абатурину стало весело. Люди вокруг показались еще милее, еще ближе и захотелось сказать им что-нибудь очень приятное. Пусть видят, что он, Абатурин, ценит гостеприимство. Но что сказать — не знал, и потому пробормотал сконфуженно:

— Славный квас… даже холоднее льда. Но это ведь смешно — холоднее льда?

— Отчего же, — заметил Прокофий Ильич, откровенно любуясь порозовевшим лицом молодого человека. — Такая вода бывает.

Абатурин удивленно вскинул брови:

— Что?

— Морская вода. Соленая. Бывает и ниже нуля.

Татьяна Петровна подкладывала Абатурину куски жареного палтуса, прозрачные ломти копченого окуня. Павел с удовольствием ел все, что предлагали, и хвалил еду.

— Ах, вкусно, — покачивал он головой. — С вилкой съесть можно.

Было видно, что он немного захмелел.

Татьяна Петровна задумчиво смотрела на Абатурина и снова наполняла его тарелку.

Внезапно лицо ее сморщилось, будто постарело на много лет. Она неловко встала со стула и, чтобы никто не заметил ее состояния, поспешила на кухню.

— Таня! — крикнул Прокофий Ильич. — Ты иди спать, Таня. Мы без тебя управимся.

Он нахмурился, бросил рассеянный взгляд на дочь:

— И ты, Люся, марш в кровать.

— Я посижу еще, папа.

— Иди, иди. Постели в Петькиной комнате. Мы же с дороги.

Вместе с сестрой ушел и Петька.

Когда они остались вдвоем, Прокофий Ильич сказал:

— Жене спать сегодня одной негоже. Я пойду.

Он встал и тяжело зашагал в спальню. Остановился на полпути, повернулся к Абатурину:

— А слез ты не видел… Понял? Когда женщине за пятьдесят, у нее много всякого в памяти. Иди, отдыхай.

Люся стелила постель для Абатурина на полу. Девушка была задумчива и не заметила его прихода. Она стояла на коленях и рассеянно взбивала подушку.

Люся была похожа на мать: худенькое милое лицо, чуть вздернутый нос, черные гладкие волосы. Было в ее застенчивом облике что-то азиатское, от башкирок его родной стороны.

Павел негромко покашлял, и девушка, вскочив, поспешила уйти.

Павлу почему-то стало неприятно это — и он вздохнул.

Петька лежал в кровати, подложив ладони под голову, и, не мигая, смотрел в потолок.

Взглянув на солдата, вздохнул:

— Вот, опять с папкой не поговорил. А мне надо…

Посопел, удобнее укладываясь в кровати, пробормотал:

— И раньше, когда меня еще не было, папка всегда спешил куда-нибудь. Мама говорила. А еще он тонул. Раза три тонул. В войну.

— На корабле плавал?

— На «малютке». Подлодка такая. А потом в ПИНРО[2] работал. И книгу написал. Ты читал «Порт пяти морей»? Папкина. Ничего себе, интересная книга.

Петька натянул одеяло на подбородок, поморгал глазами:

— А теперь рыбачит. Почти что никогда дома нет… Так ты прочти книгу. Ладно?

— Я прочту, — пообещал Абатурин. — Спи.

— Ага. Я быстро засну. Надо все быстро делать.

Он отвернулся к стене, немного поворочался и затих.

Абатурин лежал с открытыми глазами и, несмотря на усталость, на выпитый спирт, не мог заснуть. Вспомнил товарищей, оставшихся на острове, попытался даже спеть про себя песни, которые пели солдаты, но почти сразу покачал головой: хотелось думать о том, что впереди, а не позади. Тогда он попытался представить себе, как вернется на Урал.

Вот входит в избу к матери, и она кидается сыну на шею. Тихонько плачет от радости бабушка. А что дальше? Кто знает, что́ дальше? Он только за год до армии окончил школу и совсем немного поработал монтажником на стройке слябинга. Проучился полгода в строительном техникуме, на вечернем отделении. Опять, видно, с первого курса начинать придется. Все сначала…

Дымы огромного комбината хорошо заметны из села, где живут мать и бабушка. Павел погостит у родных и снова уйдет на завод. А что ж — у него неплохая работа, ее стоит любить: и воздуха, и света сколько угодно. Ну, а потом? Любовь, семья? Неизвестно. Павел всегда как-то стеснялся женщин… Может, остаться здесь, в Заполярье? Дел везде много. Нет. Человек не выбирает себе место рождения, а все равно маленький кусочек земли, где родился, навсегда свят для него. Это уж так — и тут ничего не сделаешь… Но родился-то в России, не век же топтаться на одном клочке страны.

Павел представил себе длинные степные улицы села; ветры, прилетавшие к околице откуда-то из оренбургских и среднеазиатских степей. Пахли они сухим разнотравьем, каленой землей и еще терпким конским потом.

Отец, вечно трунивший над излишней набожностью жены и матери, усаживая сына на неоседланную лошадь, говорил:

— А ну, пробежись, казак, наметом. Да коня, смотри, не упарь.

— Не упарю, батя, — обещал Пашка, краснея от удовольствия. — Только ты гляди за мной.

— Пущай за тобой бог глядит… — крутил усы старший Абатурин и подмигивал жене.

— И не стыдно? — бранилась Марфа Ефимовна. — От истины сына отваживаешь, от бога.

— Коли в душе его нет, так и крест на гайтане — не спасение! — смеялся отец и стукал лошадь пудовым кулаком в круп.

Конь с места брал галопом, жесткие волосы гривы хлестали Пашку в лицо, и он, задыхаясь от ветра и радости, несся по степи.

Отец ушел на войну в июне сорок первого, счастливо провоевал почти до ее конца, но весной сорок пятого подорвался на мине и умер в госпитале.

Мать, до беспамятства любившая мужа и ушедшая к нему в юности против воли родителей, голосила и билась в истерике, пока совсем не обессилела. По ночам, в бреду, она ругала бога, а утром с ужасом думала о своем отступничестве, и уже была убеждена, что несчастье постигло ее за ересь.

С тех пор всю свою мало истраченную любовь мать обратила на сына.

А он вот теперь еще раздумывает — возвращаться или не возвращаться на родину! Нехорошо.

Больше ни о чем думать не хотелось, а сон все не приходил. Внезапно Павел приподнялся на локтях и удивленно вскинул брови.

Дверь заскрипела, и в комнату тихо вошел Прокофий Ильич.

Он приложил палец к губам, сказал шепотом:

— Лежи. Я на минутку. Трубку выкурю и уйду.

Присел на табуретку, подымил, спросил внезапно.

— Домой приедешь — что делать будешь?

— На завод пойду, Прокофий Ильич. Монтажник я. Плохенький пока, но монтажник. И техникум кончать надо.

— А-а, доброе