Тут не обошлось без возражений. Уже в 1990 г. Ганс Моммзен говорил о «симулированной модернизации», причем он решительно возражал не только тезисам Михаэля Принца и моим, но также частично и взглядам Дарендорфа[104]. С точки зрения Моммзена, подавление профсоюзных организаций и запрет на политическую активность населения в Третьем рейхе свидетельствуют против тезиса о модернизации. Несколько примитивно звучит следующее его высказывание: «Если говорить о модернизации в Третьем рейхе, то тогда извращенное применение медицинских теорий, как и осуществленное техническими средствами массовое уничтожение, является его специфической формой»[105].

Что касается Гитлера, полагает Моммзен, то не было «у национал-социализма никакого неповторимого и содержательного целеполагания. <…> Лоскутный коврик национал-социалистического мировоззрения был позаимствован, служил прежде всего пропагандистской мобилизации и носил чисто деструктивный характер»[106]. Подобные, не подкрепленные доказательствами, утверждения являются в конечном итоге результатом того, что такие историки, как Моммзен, просто не взяли на себя труд более внимательного изучения представлений Гитлера. Более того, некоторые историки даже решительно отвергали подобное обращение к миру идей и целеполаганию Гитлера. Это очень необычно для истории как науки, поскольку, вообще-то, к ее задачам относится также изучение образа мыслей и представлений о мире центральных исторических фигур.

Норберт Фрай еще в 1993 г. в статье на тему «Насколько современен был национал-социализм?» подверг критике историков, подчеркивавших модернизирующую функцию национал-социализма. Вопрос о «новизне» национал-социализма переживает в современной германской историографии «поразительное и даже сбивающее с толку возвращение», писал Фрай. Его критика была в равной степени направлена против точек зрения и Али, и моей. Оба подхода, полагал Фрай, при всех различиях сопоставимы в некотором отношении, поскольку «в обоих вариантах происходит деконтекстуализация и подвергается деконструкции комплексная историческая действительность национал-социализма»[107].

Фрай замечает: «Следовавшие за Дарендорфом и Шёнбаумом ранние исследователи социальной истории национал-социализма были довольно далеки от вопроса о личном „модернизме“ Гитлера. Основная причина этого заключалась, по-видимому, в том простом соображении, что напряженное изучение личных желаний и предпочтений диктатора, которое теперь пропагандирует Цительманн, мало что может добавить к надлежащему анализу осуществленных или не состоявшихся процессов модернизации»[108]. Чтобы показать, насколько острой была полемика, в которой порой пренебрегали простейшими законами логики, стоит внимательней проанализировать оба эти предложения. Фрай справедливо указывает на то, что Дарендорф и Шёнбаум не занимались подробно целями Гитлера и национал-социалистов, а интересовались результатами национал-социалистической политики. Поскольку, однако, аргумент Дарендорфа и Шёнбаума заключался в том, что модернизирующая функция национал-социализма объективно противоречила целям и намерениям национал-социалистов, логично было бы на следующем этапе подробно заняться этим вопросом, чтобы выяснить, действительно ли результат противоречил намерениям.

Совершенно ясно, что невозможно анализировать цели национал-социалистов, не занимаясь, в частности, также представлениями и миром идей Гитлера. Говоря об «напряженном изучении личных желаний и предпочтений диктатора», которое я «пропагандирую», Фрай (если снять с этой формулировки налет полемики) критикует интенсивное изучение целей и мира идей Гитлера. Что такой интенсивный анализ необходим для выводов о том, что представляли собой цели национал-социалистов, нельзя оспаривать всерьез. Как можно утверждать, что объективное развитие противоречило фактическому целеполаганию, не анализируя это целеполагание?

В качестве обоснования Фрай приводит аргумент, согласно которому такой анализ целей Гитлера «мало» что способен добавить к уточнению анализа действительно осуществленных или не состоявшихся процессов модернизации. Я хотел бы с этим согласиться и даже заострить формулировки. Конечно, анализ целей и мира идей Гитлера не может ничего добавить к анализу вопроса о том, действительно ли национал-социализм оказывал модернизирующее воздействие. Но об этом в моей работе не идет и речи. Тезис о том, что национал-социализм оказывал модернизирующее воздействие, был широко распространен среди исследователей после Дарендорфа и Шёнбаума и за прошедшее время получил даже дополнительное подтверждение благодаря новым работам (как я покажу ниже, он сегодня не оспаривается и Фраем). Поскольку этот тезис до выхода моей книги всегда сопровождался дополнением о том, что это объективно модернизирующее воздействие было противоположностью тому, к чему стремились Гитлер и национал-социализм, «усиленное изучение» этой темы является для исследователей настоятельной необходимостью, как считает и большинство рецензентов моей книги.

Отрицательную позицию в отношении тезиса, что национал-социализм — намеренно или нет — дал толчок к модернизации, занял Ганс-Ульрих Велер в своей книге «История германского общества в 1914–1949 гг». «О непосредственной политике модернизации как следствии национал-социалистических намерений, — пишет он, — можно говорить так же мало, как и об удавшейся „социальной революции“. <…> От поддающихся объективации эффектов модернизации собственными силами мало что остается»[109].

Скепсис Велера предположительно является результатом политизированной историографии, которая нормативно использует понятие «модернизация» в смысле подлежащего положительной оценке общественного прогресса. Велер заявляет: «Оценка всего масштаба модернизации с неизбежностью несет нормативный заряд»[110]. Почему это должно быть «неизбежным», остается туманным; сам я никогда не использовал понятие «современный» нормативно[111]. Правда, не имея возможности совершенно отрицать модернизирующие действия Третьего рейха, Велер, однако, полагает, что обеспечившая подъем мобильность возникла не как целенаправленно запланированная мера по модернизации[112]. Он выражается несколько неопределенно: «Поэтому позволительно [sic!] задать вопрос: не могут ли и подготовка, и ведение войны на уничтожение и создание модели царства расы господ вызвать к жизни такие импульсы с модернизирующим эффектом, которые не были запланированы как таковые, но после крушения всех намерений и ужасающей платы пойти на пользу выжившим и новым поколениям?»[113]

И у Велера можно наблюдать, что он выступает против взглядов, которых никогда не было ни у одного серьезного историка: «Социальная политика режима никогда не имела в виду то справедливое распределение возможностей, которое поддерживает опирающееся на конституцию демократическое социальное государство»[114]. Это само собой разумеется, и утверждать такое было бы действительно абсурдно[115]. Из-за этого, однако, не становится ложным тезис, что для Гитлера и национал-социалистов речь шла о том, чтобы внутри «народного единства» улучшить социальную мобильность и шансы рабочих на продвижение по социальной лестнице.

Доводы, приводимые против этого Велером, не убеждают: «Если посмотреть на конкретные результаты часто переоцениваемой социальной политики, становится видно, что Веймарская республика тратила в 1929 г. 9 % общественного продукта, режим национал-социалистов в 1939 г. лишь 6 %»[116].

То, что государство во времена массовой безработицы (в 1929 г. безработными были 1,9 млн человек) тратит на социальные меры больше, чем во времена полной занятости (в 1939 г. безработных насчитывалось 119 000 человек), является слабым доводом против — как формулирует Велер — «часто переоцениваемой» социальной политики в Третьем рейхе.

Моммзен также недооценивал уже в 2010 г. реальные эффекты социальной политики национал-социалистов, тем временем уже изученные исследователями, когда