Шрифт:
Закладка:
Сахиб даже закашлялся от смеха. Наконец, отдышавшись и вытирая слезы, он сказал:
— Ты прямо уморить можешь! Что ж, братец, нищий всегда остается нищим. А тут глупая девушка. Разве она когда-нибудь в жизни видела жемчуг? Правду сказать, из всех историй, что ты рассказывал, эта самая смешная. Остальные уж очень печальные да страшные. Расскажи-ка мне ее еще разок с самого начала, и я тебя угощу хорошим винцом.
— Господин! Рассказы стариков о золотых днях раджей, о забавах знати, о тоскующих в заточении принцессах уж очень крепко засели в моей голове. Плакать хочется, как вспомню обо всем… Да, постепенно и богачи становятся нищими. Весь свет точно с ума сошел. Вот я и пью, чтобы немного забыться, не видеть этого безумия… А если бы не это, зачем бы мне тогда глаза вином заливать?
Сахиб задремал. Угли в жаровне разгорелись, но старик никак не мог согреться. Подвинувшись к жаровне, он хотел погреть руки, но в этот момент сахиб проговорил сонным голосом:
— Ну, хватит, ступай, а то мне что-то спать захотелось. Там лежит рупия — можешь ее взять. Да пошли сюда Лаллу́.
Когда старик, разыскивая Лаллу, слугу сахиба, подошел к сторожке, прилепившейся у ворот господского дома, ему послышался детский плач. Остановившись, старик прислушался.
— Ну, чего ты ревешь? Ведь тебя никто даже пальцем не тронул, — послышался грубый голос Лаллу.
Плач усилился.
— Ну-ка, Ма́дхуа, отправляйся спать! — уже зло крикнул Лаллу. — Хватит выть да притворяться, не то я с тебя шкуру спущу!
Старик слушал, не двигаясь с места. Мальчик заплакал еще громче.
— Уйдешь ты отсюда или нет? — послышался снова голос Лаллу.
Наконец дверь открылась, и на пороге показался испуганный мальчик. Его светлое красивое лицо было залито слезами. Старик шагнул вперед, взял мальчика за руку, вытер ему слезы и вышел вместе с ним за ворота.
Было десять часов вечера. Холодный ветер заползал за воротник, по спине от него пробегали мурашки. Старик с мальчиком молча шли по улице.
Маленькое сердце мальчишки было согрето состраданием незнакомого человека. Он уже не плакал. Но, когда они шли по какому-то узкому переулку, он опять начал всхлипывать.
— Чего ж ты теперь-то плачешь? — рассердился старик.
— Я целый день ничего не ел.
— Не ел? Живешь у такого богача и целый день не ел?
— Вот я и ходил к Лаллу попросить чего-нибудь поесть. Бьют каждый день, а есть не дают! Нынче не ел ни крошки. Целый день прислуживал молодому господину, а с семи до девяти работал по дому. Пошел к Лаллу — думал, может, он чего-нибудь даст…
Видно, мальчику было так жаль себя, что он заплакал еще громче.
Старик шагал быстро, и мальчик еле поспевал за ним. Наконец они подошли к одной из грязных лачуг. Войдя в нее, старик ощупью отыскал глиняный светильник и чиркнул спичкой. Потом пошарил под рваным одеялом и вытащил оттуда кусок лепешки.
— Пожуй пока, — сказал он мальчику, — а я схожу что-нибудь куплю, чтобы набить твое маленькое брюхо. Да смотри не плачь, не то тебе попадет, не люблю плаксивых…
И, зажав в кулак рупию, старик зашагал по улице, размышляя на ходу:
«На двенадцать куплю полбутылки вина, на две анны рису, на две анны лепешек из гороховой муки. Нет, не так… Сначала куплю вареной картошки и сладкого гороха… Нет, так тоже не пойдет… А куплю-ка я на четыре анны мяса! Ох, уж мне этот мальчишка!.. Надо же чем-то набить его брюхо. Черт возьми! Никогда еще мне не приходилось никого кормить. Так что же мне все-таки купить, что купить? Для начала возьму-ка я полбутылочки!..»
Размышляя таким образом, он быстро дошел до ярко освещенной лавки, где продавались сласти. Забыв о вине, старик накупил множество сластей, сдобных лепешек и других вкусных вещей. Истратив всю рупию, он почти бегом припустился домой и, войдя в лачугу, выложил покупки перед мальчуганом. У того при виде еды потекли слюнки. Он широко улыбнулся.
— Смеешься, плут ты этакий! — захихикал старик, наливая воду из глиняного кувшина. — Ну, давай закусывай. А еще плакать собирался.
Они уселись рядом, словно старые закадычные друзья, и принялись за еду. Наевшись, улеглись спать. Свернувшись клубочком в уголке, мальчик укрылся старым пиджаком своего друга, и вскоре старик услышал его ровное дыхание.
— Думал, хоть сегодня выпью как следует да засну крепко, — пробормотал он. — И откуда этот маленький плакса свалился на мою голову, мошенник этакий!..
* * *
Проснувшись на следующее утро, старик озабоченно осмотрел свою убогую лачугу, взглянул на мальчугана, который продолжал мирно спать, и задумался. «Кто виноват в том, что этим малышам так плохо живется? — с болью спрашивал он себя. — Ах судьба, судьба! Да, теперь, выходит, я стал чем-то вроде отца семейства? Если я оставлю его у себя, появится уйма хлопот. Вот еще не было печали!.. И чего это я так разжалобился? До сих пор бутылочка всегда выручала — выпьешь и забудешь обо всем. Оттого, что этот маленький плутишка будет жить у меня, жизнь не станет легче! Что же я буду делать? Разве за работу приняться? Да где ее взять? Нет, уж лучше прогоню его».
Мальчик, зевнув, потянулся и открыл глаза.
— Ну, брат, вставай, закусим чего-нибудь, — проговорил старик. — А потом ступай себе подобру-поздорову. Как звать-то тебя?
— Мадхуа, — ответил мальчуган, весело улыбнувшись. — Что ж, — добавил он, — так и прогонишь, даже умыться не дашь? А куда мне идти?
«Куда, куда»? Да скажу прямо, чтоб проваливал ко всем чертям! — подумал старик и рассердился на самого себя. — Но ведь он и так до сих пор по-настоящему не жил… Что же делать?» Занятый этими мыслями, старик направился к двери и вдруг строго сказал:
— Смотри, негодник, сиди здесь и никуда не ходи, пока я не вернусь.
Выйдя из лачуги, он поплелся на берег Го́мти, горько усмехаясь: сколько ни думай, а ничего в голову не приходит. Совершив омовение, он уселся на солнышке, молча глядя на раскинувшуюся перед ним реку. Пригревшись, он уже готов был забыть обо всех тревогах, как вдруг кто-то окликнул его:
— Эй, братец, разве так поступают добрые люди? Целыми месяцами где-то пропадаешь! А я уж отчаялся найти тебя.
Вздрогнув, старик оглянулся. Где же он видел этого человека?
— Тебе говорю, — снова заговорил незнакомец. — Слышишь? Забери ты от меня свой точильный станок, а не то нынче же выброшу его на улицу. Плачу́ за