Ворота оказались незапертыми, он прошел через сад, понюхав на пути густой куст махровых роз, — запах прекрасный и тяжелый, вспомнил почему-то розовое варенье в банке из Елисеевского. Сикейрос обрадовался неожиданному гостю, война в Испании вдохнула в него столько творческой энергии, что любое напоминание о ней было величайшей радостью, — мы сами создаем и проживаем жизнь, попутно увековечивая ее на гениальных полотнах.

Он даже не удивился, когда Клим попросил величать его Анджеем, а не Петером, конспирация — это настоящая жизнь, это мурашки по телу от постоянной опасности, Сикейрос не мыслил жизнь без авантюр, они помогали творчеству. Давид поддерживал связь с местной компартией, не изменившей делу Коминтерна, стойко разделял сталинские позиции и ненавидел предателя Троцкого.

Это радовало.

Освежили нынешнее местожительство: Койоакан, Авени-да Виена, крепость снаружи и изнутри, две сторожевые башни, вход посторонним только по пропускам. Гнида трудилась над биографией Сталина, и не нужно было гадать, что из этого выйдет. Окружение? Преданные фанатики, к ним не подойти.

Сикейрос немного знал лишь секретаршу Троцкого Сильвию Эджелофф, встречались пару раз в Испании и на улице уже в Мехико, однажды была у Сикейроса на вернисаже, обожает Троцкого, это — идол, это — бог, чистая женщина — такую не перетянешь.

— А что ты хочешь? — заинтересовался в конце концов Давид.

— Пока не могу ответить.

— Наверное, пришибить? Он часто об этом говорит и пишет, потому и заперся в своей крепости.

— А что? Он тебе очень нравится?

Тут из Давида забил фонтан негодования — как ему может нравиться предатель дела Ленина и Сталина? Да он своими руками задушил бы эту сволочь! Товарищ Сталин хочет этого?

Клим улыбнулся: у товарища Сталина много забот, на его плечах все государство рабочих и крестьян, простые люди поважнее этой дряни, впрочем…

Давид понимающе улыбнулся в ответ и сообщил, что в партии создана группа боевиков на случай обострения ситуации в Мексике (дабы не зевать и действовать, как большевики в семнадцатом), у него там двое корешей по Испании и, если надо, он готов их привлечь к делу. Давид так увлекся идеей, что даже нарисовал мелом Троцкого со зловещей эспаньолкой Мефистофеля, он стоял, раскинув руки, во дворе виллы, и пули прошивали его, как решето.

С Сикейросом все было ясно, правда, Клим опасался творческих натур, этих романтиков он насмотрелся в Испании, они могли убивать, делали это непрофессионально и чересчур жестоко, а потом рвали на себе волосы, публично каялись или того хуже — пускали пулю в лоб с идиотской запиской в стиле мук Раскольникова. На них опасно полагаться — лучше тупой работяга без сложной психики.

Волновали газеты, Гитлер пер на Европу, что будет дальше? Товарищу Сталину виднее, империалисты везде одинаковы, и если он заключил пакт с Германией (Сикейрос скрежетал зубами по этому поводу и говорил о непонятном сговоре), то, значит, для этого были основания: в конце концов, разве не Чемберлен и Даладье позволили маньяку-фюреру захватить Чехословакию? Да и маньяк ли он? Советские газеты писали о Германии вполне дружелюбно и совсем не так, как год назад. Троцкого в НКВД считали агентом фашистов, кто же он теперь? Серов размышлял об этом, но ясности не было, впрочем, от выполнения основной задачи это не отвлекало.

Первый визит к Марии вылился в праздник после возвращения, она отчаянно скучала, все пережитое в Испании рисовалось в розовых тонах, даже трупы на улицах и развалины, — прошлое всегда прекрасно, настоящее уныло. Что тут, в провинциальной Мексике? Безропотная бедность, мишура карнавалов, болтовня интеллигенции, игра в мистику, бездарщи-на в искусстве (о, где ее влюбленность в народный стиль, когда по полотнам бредет смерть с косой, в полном, своем непревзойденном скелете? — даже это обрыдло!). Сидели, вспоминали убитых друзей, даже забыли о любви, хватились ее лишь на третьем часу и предались оной в спальне из карельской березы, и Анджей Василевский был ничем не хуже товарища Энгера.

Попутно и тонко поинтересовался Рамоном: где многообещающий мальчик? что поделывает? работает ли? такой же правоверный или сменил знамя, как многие? Оказалось, что, по счастью, по-прежнему горит революционным энтузиазмом, хотя и подавлен разгромом в Испании. Мама считала, что вырастила из него настоящего большевика, из тех, перед которыми не могли устоять никакие крепости. Вопросы возлюбленного (задавал он их в кровати под балдахином — ошибка разведчика, всему свое место и время) несколько насторожили Марию.

— Тебе он нужен?

— Я хотел бы с ним поближе познакомиться.

— Зачем? — она встрепенулась, как птица, охранявшая гнездо. — Он еще маленький, ему чуть больше двадцати.

— Да я и не собираюсь поручать ему какие-то дела. В Москве и вообще в Коминтерне очень плохо знают настроения молодежи, а это — будущее. Это безобидная работа.

А тут явился и будущий объект разработки, изменился он мало, по-прежнему франтоват, хотя и без смокинга, вводившего старого большевика Красовского в антибуржуазную истерику. Обедали втроем в большом зале, с серебром и фарфором, Рамон, повязанный большой салфеткой, священнодействовал над едой, за столом прислуживал старый слуга в черном фраке.

— Так на чьей же вы стороне сейчас, когда идет война? — допытывался юноша.

— Ни на чьей. И те и другие — империалисты, а мы — рабочее государство.

— Теперь я все понимаю. Это очень мудро. Между прочим, Троцкий пишет о сговоре Гитлера и Сталина.

— Насчет Троцкого особый разговор, Рамон. По нашим данным, сам Троцкий находится в тайном сговоре с Гитлером и будет оказывать ему поддержку для того, чтобы свергнуть советскую власть.

— Не может быть! — искренне возмутился Рамон. — Какая сволочь!

Достойные политические взгляды, коммунистическая одержимость, вера в товарища Сталина, но еще надо над ним работать, укреплять антитроцкистские настроения, изучить глубже личные качества — в конце концов, слово и дело очень часто по разные стороны. Он так и написал в своей шифровке, переданной человеку из советского посольства. Закон разведки: если можно, все проверять самому. Агентура часто заблуждается безо всякого злого умысла.

В воскресенье Серов зашел на дневную службу в католическую церковь, молча сидел среди верующих, слушал проповедь, а потом так погрузился в звуки органа, что совсем забыл о главном.

Авенида Виена, где стоял особняк Троцкого, находилась неподалеку, безлюдная улица, вся в одинаковых особняках — кто там проживает? Неплохо узнать.

И тут — о, счастье! — Лев Давидович вместе с супругой вышел в сопровождении бравых охранников, бегло взглянул на Клима, глаза их на миг встретились. Сели в ожидавший автомобиль и умчались.