class="p1">Не достроены были редуты… славной смертью пали их защитники. Быстро пал первый редут, а за ним и второй. Лютым зверем казался швед в своей атаке — неумолимым зверем. Пугал швед своим натиском, ловок был, силен швед. И точно у него семь жизней, а не одна, бросался грудью на русский штык, вырывал штык из груди и втыкал в грудь врага, и рвался дальше и дальше. Ни ядра, ни пули — ни что не пугало этого северного солдата. Но и русский солдат оказался под стать врагу. Не увидел швед русской спины. Плачь и скрежет зубов — вот что заглушало пушки и фузей. Боль и ярость вот что царило на первых двух редутах. Красно-синее месиво — точно кололо, резало и грызло само себя.

Но не видно стало красных мундиров, смешались они с кровью и землею. И шведские сапоги, топча их, бежали к третьему редуту. Да, скор был этот бой. Скор и страшен.

— Ё-хо! — измазанный русской кровью, счастливый от крови и гари, бил в барабан маленький барабанщик! — Вперед мои братья, бейте московитов! — кричал маленький рот и брызгала черная от грязи слюна сквозь белые детские зубки. И бил и бил в барабан маленький барабанщик. И топтал своими маленькими сапогами мертвые русские тела. Позади — взятые редуты, впереди еще, но… разве что остановит теперь шведов, когда они рвутся вперед как ангелы смерти!

Солнце палит, хоть утро, но жар такой, что фузеи и мушкеты кипят в руках. Третий редут!

— Вперё-ёд! — кричат капралы.

И солдаты молча, стиснув зубы, бегут к земляной насыпи третьего редута. Молчалив швед в атаке, не кричит, не подбадривает себя криком — трусы подбадривают себя, так уверены шведы, и потому бьются без звука — лишь хрип и рык, и… стон — невольный, предсмертный. — Хр-р-р…хра-а… куски синих сюртуков красными брызгами взлетают к небу. Еще взрыв и еще. И падают пробитые картечью и разорванные ядрами шведские солдаты. Но что это за люди! Нет ног и оторвана рука, а ползет швед к редуту, ползет с одной мыслью — взять редут!

— Вперед мои братья! — бьет в барабан маленький барабанщик, — вперед! Но как пустая бочка разбивается о стену, так и шведские атаки разбивались и отскакивали от неприступного третьего редута. Не взять им редут. Все 8 тысяч лягут, а не возьмут редут. Потому что нет ни осадных пушек, ни осадных лестниц. Не сказал Господь Карлу взять осадные лестницы. А карабкаться через ров и колья на трехметровую насыпь бьющую картечью — нет, на такое не способен даже шведский солдат. Первые два редута были не достроены, потому и насыпь там была не высока, и ров не глубок, а местами ни насыпи, ни рва и вовсе не было. А третий редут — настоящий редут — крепость! Не взять ее с наскока, никак не взять. Падают шведы, валятся, прострелянные и заколотые с насыпи. И час длится эта бойня. И уже каждому шведу понятно, что это верная смерть.

— Отступить! — впервые шведы слышат такой приказ, и отступают.

Перегруппировалась линия. Разделилась на два отряда. Один, в две тысяч, обойдет редуты слева, вдоль леса, а другой отряд в шесть тысяч — справа, где лесистый овраг. И когда обойдут отряды редуты, соединятся, и вместе, по чистому полю, рванут в свою славную штыковую атаку на московитов. А конница, давно ускакавшая вперед, наверняка уже, вместе с валахами, колет московитских драгун.

Разделились отряды. Маленький барабанщик маршировал вместе с теми, кто обходил редут справа. Вспомнил он, когда совсем маленький, бежал он домой, в шторм мимо дамбы. Волны бились о дамбу, ветер рвал волны и колкими брызгами лупил по голове, телу, рукам, ногам… и как бы быстро не бежал он вдоль этой дамбы, не было спасения от этих колких и ледяных брызг ледяного Балтийского моря. И сейчас, в жаркой земле Украины, бежал он вместе со своими товарищами вдоль третьего редута, и как бы быстро не бежал, не было спасения от колких и жгучих брызг пуль и картечи.

— Ах… О!.. А-а-а… — стоны, вскрики, вопли — чего только не услышали маленькие уши, пока ноги несли тело с бьющим по спине барабаном. Слева, справа, впереди — падали убитые и раненые шведы. И вот он — конец третьему редуту. Свобода? Нет! Четвертый редут, еще злее первого бьет теперь по бегущим вдоль его земляных стен шведам. Сколько уже оставил своих товарищей позади маленький барабанщик, сколько лиц, родных и любимых, не увидит он завтра. А увидит ли он сам это завтра?! О такой ли смерти он мечтал? Нет! Он мечтал быть проткнутый штыком, когда сам проткнет врага. Но не упасть, разорванный ядром! Нет! Не так он мечтал погибнуть за своего короля.

— Ложись! — грузное тело грузно придавило его к земле. Маленький барабанщик только и почувствовал, как тело вздрогнуло, приняв в себя горсть картечи и обмякло. Маленького барабанщика спас его товарищ. Зачем?

— А-А! — заорал он во всё свое маленькое горло, выбрался, и уже ничего не видя и не слыша бежал, куда не знал — куда бежали все.

* * *

За четвертым редутом — еще шесть редутов перерезали поле. Скольким удалось прорваться за эти проклятые редуты, а скольких убили ядра и картечь? — разве сочтешь в этом свинцовом ливне?! Но пробравшись за редуты, шведы наткнулись на стену из русских драгун. И эта стена стала сразу рубить их и колоть. Рубить и колоть! Наверное, треть из пробившихся за редуты верных королю солдат, за считаные минуты превратились в изрубленные красно-синие куски. Но, к черту драгун, впереди главный русский лагерь, и надо прорываться к нему!

— Отступить! — во второй раз услышали шведы эту непривычную для их уха команду. И встав в каре, шведы, что остались, отступили к лесу. А осталось их половина от шести тысяч пехоты — 10 батальонов, под началом, уже битого при Лесной Меншиковым, генерала Лёвенгаупта. Да пара тысяч конных, что избежали ядер с редутов и драгунских палашей. Надо перегруппироваться, встать в линию и напасть на лагерь московитов, и обратить московитов в бегство!

Но что это?!

Красные знамена зарябили сквозь рассеивающуюся рябь пушечного дыма…

А под знаменами — красные и зеленые гвардейские мундиры московитов. А по флангам линии — тысячи и тысячи конных драгун — слева, драгуны Меньшикова, справа — Шереметева. Они, что, вышли за стены лагеря?! Они решили принять честный бой?! О, Господь наш, Иисус Христос! О, великий Карл! Бог услышал тебя! Московиты сами идут