под луной,

гонимы аравийским ураганом,

срываются с поверхности земной.

Когда всему «аминь» споет труба,

откроются сырые погреба,

и пращуры поднимутся из праха,

и устыдятся звезды и луна,

тогда взойдет на небеса одна —

одна твоя короткая рубаха!

ОВРАГ

Я детский сон найду среди иных времен —

я в старый сад войду, но расползется он.

Сквозь дыры в полотне полезут без стыда

взошедшие во сне полынь и лебеда.

Теперь там спит овраг к рассвету головой,

и дышит сорный злак, и жук ползет травой.

Он прозревает тьму, он излучает свет,

и кажется ему, что дома лучше нет.

Там в полости земной медведки и кроты,

туда полдневный зной слетает с высоты,

и всасываясь вниз, в воронку и во тьму,

встречает взгляды лиц, неведомых ему.

Прокладывает ход слепое существо,

и дергается свод над головой его,

по глине, по золе, по рыхлой темноте...

Ах, трещина в земле и дырка на холсте!

Лежи, овраг, лежи, не открывая глаз,

ты, поделивший жизнь до нас и после нас,

покуда так темно при звездах и луне,

не просыпаясь, но ворочаясь во сне.

БОТАНИЧЕНСКИЙ САД

Как знать, какие мы птицы, или что мы

повторяем ежеминутно вполголоса?

Руми, «Приближение к Богу» 

Китайский клен

Он полагает, что это — китайский клен,

но, вероятно, это — всего лишь сон,

то-то загустевшую пьют жару

алые кисти, трепещущие на ветру.

Он, наблюдая праздничный их наряд,

на облака переводит невольно взгляд

и замечает в ужасе и тоске,

что небеса кто-то правит на оселке.

Что за чудные птицы в листве поют,

что там такое пяденицы прядут?

То-то так нахваливают их голоса

веретено и прочие чудеса.

Он и не прочь бы испробовать, сколь крепка

нить, что придерживает невидимая рука,

если бы не стекала вниз со ствола

теплая и вяжущая смола.

Сон не кончается... в кроне горят огни.

Что его ждет-то, Господи, сохрани?

Птицы

Ветреницы и девственницы, пряхи,

пестрые вертопрахи и скоморохи,

кто там стоит в овраге по наши души,

ремезы и зимородки, кликуши?

Кто может знать о том, какие мы птицы —

пестрое племя, маленькие уродцы,

хлопотуньи, плакальщицы, черницы,

беженцы, иноверцы и инородцы.

Тысячи лет повторяем все ту же фразу,

изнемогая от холода и от зноя,

бросовый хлам, что природа сбывает разом,

вместе со всякой мелочью остальною.

Ограда

Погружаясь во тьму до ключиц

под рассеянным светом звезды,

насекомых и птиц

принимают земные сады.

Нам одним не дозволено впредь

растворяться в молчании пчел,

оттого нас не надо жалеть

и не надо просить ни о чем.

Ну и черт с ним — поставим дома

на пустырь под железной звездой,

чтоб дышала полнощная тьма

тамариском и резедой.

А потом, разобравши завал,

замуруем проломы в стене,

чтобы сад на той стороне

белым пламенем бушевал.

Лунник

Уже улитка высунула рожки,

весеннее справляя новоселье,

и в сумерках протоптаны дорожки

стараниями барышень кисейных.

Им страшно, что в траве кузнечик скачет,

и вот они сидят и прячут лица,

и восковые плечи в шали прячут,

и плачут, и мечтают объясниться.

Ах, как они болезненно стареют,

просвечивая в воздухе лиловом

на сумрачной земле гипербореев,

где не с кем обменяться даже словом!

О человек, в зеленых насажденьях

не шарь ночами любопытным взглядом:

там хвастают друг другу привиденья

полупрозрачным свадебным нарядом.

Осокорь

Терпенье — как чума; терпенье — точно ржа,

что гложет горизонт как лезвие ножа,

терпенье — как чулок, что сношен до кости,

терпенье — как песок у времени в горсти.

Терпеть, пока листву не выбила жара,

покуда на стволе не скрючилась кора.

Скрипит речной обрыв, туман ползет с реки,

на запад и на юг лежат солончаки.

Весь деревянный век свободы не видать,

а как присыплет снег — привычно умирать,

а как придет гроза — превозмогая страх,

глядеть в ее глаза на четырех ветрах.

Мальва

Ласточка летает,

небо кроит-мерит...

А где мои братья?

Все ушли вечерять.

А где моя мати?

Во дворе хлопочет,

копает картоплю,

розмовлять не хочет.

Холодает; солнце

клонится додолу,

заливает хаты

алою водою,

той, что не напиться,

той что не умыться...

Не плачь, мое сердце,

а то разорвешься.

Стану у колодца,

покличу немного,

никто не отзовется.

Видно моя доля —

холодная воля,

вот она, за тыном —

белая дорога,

а за небокраем

радуга играет.

Бурьян

С вами не был я накоротке,

не сидел за праздничным столом,

но когда ваш дом пошел на слом,

это я стоял невдалеке.

Я не подставлял свою ладонь,

но, пока я прятался в тени,

это вашу плоть разъял огонь,

чтоб меня досыта накормить.

Что там ваши ненависть и страх,

страсть, затверженная наизусть,

если на немеющих ногах

я за вашим племенем плетусь...

Я еще сыграю торжество,

проплясав у брошенных могил...

Как же я, должно быть, вас любил,

хоть вы и не стоили того!

Вереск