которыми тешился век напролет,

создатель в свои узловатые пальцы

тяжелые ножницы молча берет.

ГАЗЕЛИ

1 

Кто соловей при свете дня, тот козодой в полночный час,

Он в алых зарослях огня прокладывает тайный лаз,

Он доит коз в чащобах роз, в уколах золотистых ос,

Вложив раздвоенный язык в озера слез, в ресницы глаз,

В глазницы глаз, поскольку синь в них выел купорос небес,

Он расплетает свой кушак, он греко-римский парафраз,

Он выбирает лучший мед из самых потаеных сот,

Он оплетает, как лоза, долины, скрытые для нас,

Где сонный сок роняет мак на берега медвяных рек,

Ты раздираешь влажный мох, зверообразный козопас.

К тебе, раскрыв цветущий пах, взывает каждый медонос,

Чью сердцевину выел страх, не оставляя про запас...

О, кто б ни бросился на зов, летучей доблестью крылат,

Из наших замкнутых миров, чей млечный свет давно угас,

К тебе, о нежный садовод, тяжелых пчел сестра и брат...

Ах, этот двуединый сон, в нем гибнут лучшие из нас!

2

Я тюрчанку из Шираза своим кумиром изберу,

За родинку ее отдам и Самарканд, и Бухару...

Хафиз 

Я за Тюрчанку из Шираза, сгорая в гибельном чаду,

Отдам и Юнга и Делеза, и Ясперса и Дерриду.

За лунный лик, и стан газелий, и кольца локонов тугих

Постмодернистскую заразу под самый корень изведу,

Ах, боле ничего не надо в саду неистовых услад —

Там плачет Мирча Элиаде, как ни в одной из Илиад,

Какой там Ясперс? Это яспис ее ланит, очей агат,

Ее шелков многоочитых в траву спадает водопад!

Ты не зазноба, ты — заноза, тебя и силой не извлечь,

К тебе из нашего колхоза ползет в снегу родная речь,

На лунные поля Востока, на минные его поля,

Где нежная ладонь Пророка возносит криворотый меч!

"Автандил и Наталья по городу нежно идут..."

Автандил и Наталья по городу нежно идут

пляшет сон лимонадный платаны плывут над аллеей

Автандил говорит — разрушается старый редут —

что-то ей говорит на ушко и Наталья алеет

Плещет сон голубиный платанный поверхностный сон

чье там черное море чья рыба гребет плавниками

чей рыбак на рассвете парит над водой невесом

рядом в каменоломне ворочают розовый камень

Автандил покупает цветы и бутылку вина

а Наталью влекут ароматы хрустальных флаконов

пляшет пух тополиный над ними ничья не вина

птичьи крики старух увивают резные балконы

Если б мог — он сказал — я тростник свой озерами слез

напитал для тебя — но она понимает и прозу

в проходящем дворе наливается дерево лоз

соловей как маньяк обнимает дамасскую розу

Так Наталья бела так блаженны ее телеса

что парит Автандил увлекаемый чудом природы

что там грайи кричат как пронзительны их голоса

там где воды Лагидзе и просто летейские воды

ВСПЫШКА РАЗМНОЖЕНИЯ КОРАЛЛОВ

НА БОЛЬШОМ БАРЬЕРНОМ РИФЕ В ПОЛНОЛУНИЕ

Когда стремит свой плавный бег полночная волна,

какой в морях гуляет снег, всплывающий со дна!

Дымясь, пылая и паря в чаду златой игры,

в тугие лунные моря возносятся миры.

Дрожит насыщенная плоть, летучая постель,

вливаясь в лунную купель, как ей велел Господь,

и в ночь коралловой любви ворочается риф,

неся сокровища свои в грохочущий прилив.

Там известковые грибы плетутся, сморщив лбы,

на зов невидимой трубы, на гульбища судьбы,

и в позолоченной пурге, желанием ведом,

моллюск на розовой ноге бредет в веселый дом.

Там сонмы барышень в цвету смущают бледных рыб —

их тел божественный изгиб, убийственная ртуть,

их перламутровый наряд в извивах рококо,

им злой полип вливает яд в жемчужное ушко,

и сладость лучшего вина им гибелью грозит,

и страсть печальная скользит по масляным волнам.

Чудны дела твои, Господь, прекрасны чудеса,

где плодородная роса кропит живую плоть!

Благословенна будь вовек, полночная заря,

да воссияет лунный свет, пронзающий моря,

и содрогание икры во тьме лихих путин,

и золотистые шары, и алые пути,

когда неспящая толпа во тьме бредет по дну,

когда зеленая тропа уводит на луну. 

САУЛ И ДАВИД

Он стащил шелом, он сказал — шалом! — говорит, я, мол, бью челом!

На долины смертная пала тень,

Я сейчас пропою псалом!

Говорит Саул — типа я уснул — ты чего орешь, точно есаул,

Слушай-ка пацан, как тебя, Давид? Знал бы ты, Давид, как нутро болит,

Все долины в смертной лежат тени,

Ты не пой мне, повремени!

Все холмы в огне, города в огне, а долины лежат во тьме.

Там грядет Господь меж сухих камней — оттого и не спится мне!

Страшен лик его, и убоен взор, и зеницы его черны,

И когда не пришьет он меня в упор, то сожжет меня со спины...

Отвечал Давид, — мол, прости, слихa[1]! — я тебе еще не допел стиха,

Эти струны целительный льют бальзам — вот пожди, и услышишь сам,

Ну, а чтобы ты внял моим словам,

Я спою псалом nomber one...

Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых и не сидит 

в собрании развратителей. В законе Господа воля его.

И будет он как дерево, посаженное при потоках вод,

которое приносит плод

во время свое,

и лист которого