фигур, сотканных из служебных слов, субстантивированных местоимений и прилагательных. Словесность здесь не расширяется в аксиологии словоэнергий, она их оформляет. Это нижний этаж понятийной текстуальности и высший – словочувственности. Здесь происходит сенсуализация служебной части языка и аксиологизация грамматики.

Наррадигма дает образец превращения грамматической структуры в мыслеобраз. Концептуальная мысль внедрена в этой сердцевине языка своей понятийностью, чуть-чуть не-до-формализованной. Эти грамматические связки, предлоги, служебные слова и другие логические фигуры сенсуализированы и таким образом дают псевдологическую сущность письменной бельсайнтистики средневековья – схоластике. Схоластика находится между мистикой (книжной чувственностью бескачественных, бесструктурных энергий, сияний, звучаний) и логической арифметикой. Она имеет устойчивость в складе западноевропейского ума, в его силлогистически словесных доказательствах Бога. Она никогда не доходит до разделения слова и фигуры, что обозначало бы смерть для словомышления, которое живет непрерывной семантической трансформацией грамматики. Через языковые преобразования и словообразования устанавливаются новые обращенные к читателю смыслы. Именно на определимости для подготовленного читателя этих словообразований-трансформаций и основана бельсайнтистика, сходная в этом отношении с художественной литературой. В обоих случаях развитие текста опирается на способность постигать словесный сгусток в его непрерывных образно-смысловых видоизменениях. Такой текст – самотрансформируемая ткань, неоговоренная по элементам. Она определена общими знаниями и гораздо менее явным знакомством с ассоциативным рядом наррадигматики.

Наррадигма учит, как проявляются в ходе толкований и разборов учебно-хрестоматийных и классических текстов новые смыслы. Цель обучения здесь – состыковать художественно-текстуальную структуру с образно-ассоциативным контекстом произведения. В бельсайнтистике постоянно совершаются трудноуловимые переводы грамматики в словесные фигуры мысли с опорой на смысл. Референтная основа этих фигур не является предметной, но и не лишена образного обоснования (в отличие от концептов, которые алгоритмизированы в потоке рассуждения).

Раздел 7.

2000-е.

Догорает эпоха

[19]

Бушев А.Б.

Догорает эпоха

(печатается по машинописной рукописи из архива автора).

В конце девяностых годов один известный лингвист, проживающий ныне в Америке, имел успех с книгой виньеток – так, случайные перепевы былого и всполохи «памяти, что возвращает образы и множит», словом, то, что запомнилось. И не обязательно профессиональное, необязательно личное, бытовое, может быть, как свойственно любому человеку, движимое желанием вспомнить годы учения Вильгельма Майстера, молодость.

«Молодость моя, утешь, спляши – почему-то так обращалась к ней Марина Цветаева. – Налети малиновою шалью! Шалая моя! Потанцевали досыта с тобой…»

Упомянутый автор хорошо вспоминал известную ученую Ольгу Сергеевну А.[20] Его преподавательница в Московском университете – из тружеников высшего образования без степеней и званий – говорила о последней:

«What I teach you is how to speak English. And then Olga Sergeevna comes and introduces all sorts of theories».

Ольга Сергеевна запомнилась ему с сонмом верных учеников, готовых внимать ее лектюрам. Она читала лекции, закрыв глаза – чтобы не было лишних морщин, говорила им:

«Gentlemen, I expect you to laugh when I am trying to be witty»

и говорила на особом старомодном английском языке, изобилующем галлицизмами:

«You will endeavor to study Shakespearian Othello and Comrade Scheglov will confine himself to non – Othello».

Эти милые воспоминания – виньетки заставили и меня изложить, что запомнилось.

Когда-то я спросил у Георгия Исаевича Богина, кто преподавал у него стилистику. «Что Вы! Стилистика не преподавалась, не было такой науки». Элементы функциональной стилистики изучались в курсе общего языкознания. Витенька Ярцева – будущая член-кор. академии наук – летала из Петербурга, где она тогда работала, в Москву и в клювике приносила то, что сказал вождь по вопросам общего языкознания. Шла известная дискуссия пятидесятых годов. Эпоха не была вегетарианской: «Ледник одобряем, камнепад поддерживаем».

Литературу преподавали еще не посаженный Гуковский, Аркадий Долинин. Это была старая методика преподавания литературы. Преподавание велось по сюжетам, не по текстам – построение текста никого не интересовало – с неустанным вниманием к литературной детали. «А какого цвета был у Чичикова фрак?» Горе вам, если вы не знали ответа – с брусничной искрой. Сын Аркадия Долинина – Котя – Константин Долинин – будущий автор курса «Французская стилистика» – учился тогда с Г.И. на одном курсе. Однажды Жора и Котя пошли на субботник. Словно Ленин со товарищи, несли бревно. Жора комлем задел Котю. «Хули ж ты, б…, Жорка, рыбий глаз, не смотришь…Тра-та-та-та-та-та-та-та». Г.И. очень смеялся и говорил, что вот так начиналась стилистика. Если говорить серьезно, то Г.И. – выученик лучшего тогда в СССР университета – помнил еще дореволюционную профессуру. Вспоминая свои студенческие годы, Г.И. Богин всегда с благодарностью называл своих учителей – академиков АН СССР М.П. Алексеева, В.М. Жирмунского и В.М. Алексеева (книгу о китайской культуре которого «В старом Китае. Дневник путешествия» он неизменно рекомендовал к прочтению), членов-корреспондентов АН ССР В.Н. Ярцеву, П.Н. Беркова, Р.А. Будагова, академика АН Литвы и члена-корреспондента АН Украины Б.А. Ларина (привлекшего его к работе в научном кружке), профессоров С.Д. Балухатого, Г.А. Гуковского, А.С. Долинина, С.Д. Кацнельсона, И.И. Мещанинова, Н.Я. Дьяконову, Н.Н. Амосову (была руководителем первой научной работы Г.И. Богина), А.А. Смирнова, других ученых. Где-то в его рассказах фигурировал и студент-фронтовик Ю.М. Лотман, уже тогда отличавшийся своим особым предначертанием. Позднее Г.И. Богин общался и получал научные консультации у Ю.М. Скребнева, Б.В. Зейгарник, В.В. Давыдова, З.М. Цветковой, Г.П. Щедровицкого и в Московском методологическом кружке, у Ю.В. Рождественского, пионера структурной лингвистики В.А. Звегинцева, слепого новосибирского философа И.С. Ладенко, который, по словам Богина, видел поболе, чем некоторые зрячие. Г.И. навсегда сохранял доброжелательность и любознательность питерского студента первых послевоенных лет, словно воплощал собой суждение известного русского филолога Ф.А. Фортунатова «Студент – это тот, кто studet: старательно заботится, ревностно занимается, учится сам, помогает своему учителю учить себя и своих товарищей, наконец – учит своего учителя».

Г.И. Богин говорил мне, что владеет всеми языками германского строя, кроме, как ни странно, идиша. В доме на идише не говорили. Про своих родителей, прибывших в Петербург из Глембок (современное село Глубокое под Полоцком, которое он навещал, чтобы представить, как там жили его предки), он говорил: «Это были люди, имевшие высшее образование, но не имевшие по сути среднего». Они шагнули в вузы с рабфаков, стали специалистами. В 1938 году были первые выборы в Верховый Совет СССР. Роза Соломоновна уже занималась психиатрической экспертизой. Один мужик в Петербурге на избирательном участке сказал: «В бюллетене один человек. Это не выборы. Фарс какой-то, нет альтернативы. Этой бумагой