Изучение голландского языка происходило так. В конце пятидесятых годов в ВАКе не проходила кандидатская диссертация Богина. Заправлявшая там Ольга Сергеевна Ахманова уже не считала, что «антисемитизм – религия лавочников». Совместно с Лялькой Москальской они бдительно не пропускали диссертаций евреев. Надежда Мандельштам вспоминала, как те же самые рецензенты зарубали и ее диссертацию, называя ее женой проходимца. В Уфе, где он тогда жил, в противовес всем трудностям, с неприсуждением степени Г.И. решил заниматься голландским языком. Пришел в книжный. Попросил книгу на голландском. Это оказалось «Золото» Полевого. «Купил я, значится, „Золото“ Полового, и изучил голландский язык». И язык пригодился. В эпоху перестройки с появлением интернета стали присылать приглашения на международные конгрессы. Г.И. поехал в Гуссерлевский Грац, в Польшу, в США увидеть одноэтажную Америку, в Германию на встречу с Сикстинской мадонной. Однажды почта принесла приглашение-заявку на конгресс в Амстердам. В старой Голландии тоже есть национальный спорт «срезать». Этим спортом славятся не только алтайские земляки Шукшина. В ответ на письмо и тезисы по-английски голландцы попросили: «Напишите нам то же самое, но по-голландски». Я – свидетель тому, что в последние годы жизни он на хорошем голландском писал в Амстердам, все хотел постоять на канале – на том, о котором он мальчишкой читал в повести «Серебряные коньки» Мери Мейп Дожд. Голландцы думали, что поставят его в неловкое положение. Но каково же было их удивление, когда они получили ответ на прекрасном голландском языке. «Я представляю вашу страну, с тех пор, как прочитал „Серебряные коньки“ Мери Мейп Джордж. Там дети стояли на канале. Эх, постоять бы на вашем амстердамском канале, тем более что и конференция ваша проходит зимою». Диалектика ответа имела успех – автор был приглашен.

В Казахстане, где Г.И. Богин работал деканом в Кокчетавском пединституте и внедрял современные педагогические методики, прежде всего методику фронтального чтения, произошла его встреча с Анастасией Цветаевой, находившейся там в ссылке. Та назвала его Добрый Дух, и однажды, как он вспоминал, украдкой, думая, что он не видит, крестила его. Отсюда и знакомство с профессором Зоей Михайловной Цветковой. Методические и педагогические интересы Г.И. Богина привели его к системе Давыдова – Эльконина, изучению проблем воспитания и образования школьников, развития способности к обобщению, категории рефлексии. Педагогические инновации, вызывающие инновации социальные, всегда были в центре его внимания. Пафос образования для него – обращение к человеку со словами понимания: «хочу понять, потому что хочу по-человечески жить среди людей». Поразителен был юмор Г.И. Помню, много позже, из Казахстана в Тверь ученики прислали статью, опубликованную о нем к семидесятилетию – из коллектива, которому он отдал годы. Почему-то о нем говорилось: был, являлся, создал, добился и т.д. – все в прошедшем времени. «Вот мой некролог», – сказал тогда Г.И. Он удивительно лично чувствовал родной город – город стройный, где «валились с мостов кареты», город построенный для царей, проклятый Евдокией Лопухиной («Быть пусту месту сему»), город императоров Петра и Павла, дуэли Пушкина, город героев Достоевского, наводнений, блокады и других петербургских трагедий. Особой темой устных импровизаций профессора был родной город. В его рассказах представали старейшая часть Петербурга, Петроградская сторона, улица Литераторов – эпоха родом из детства, дроги, что бежали по немощеной набережной, Большой проспект, Каменостровский с его модерном, сталинская школа, поездки на трамвае в университет. Помню, как в конце девяностых я ранним утром вышел на Черной речке и побрел по тем местам. Рядом когда-то жил художник Филонов, в книжном мальчишкой Богин встречал Иосифа Абгаровича Орбели – директора Эрмитажа. Помню, как он рассказывал мне, что Орбели пришел в книжный, купил три комплекта открыток с портерами академиков и взял из каждого из них свою фотографию. Тщеславие разыгрывается и у знаменитостей – будь здоров. Впрочем, говорил профессор, презирать награды приятно, их имея. Признание к Г.И. пришло поздно. Ему был памятен круг его семьи. Когда заболел брат, мать пригласила известнейшего петербургского педиатра Александра Федоровича Тура. Этот легендарный врач, спасавший детей в блокадном Ленинграде, был ее однокурсником. Памятна Георгию Исаевичу была и ее работа в больнице Соловьева. И за всем этим Питер: весь город, все острова: воды и набережные, статуи и сады, мосты и решетки, чугунные розы и лошади…Цирк Чинзелли и Публичка.

Все человеческие встречи – звенья родной цепи. Тронешь одно – отзовется другое. История, которую мне рассказывал Г.И. Богин, вдруг при другой моей встрече оказалась той, которую ему рассказывал другой человек, и этому человеку «вернул» историю я. История вернулась к ней – это и есть молва. Итак, история, которую мне рассказывала филолог Ксюша из Кременчуга – петербургская лимитчица, студентка Петербургского университета, экскурсовод в Спасском-Лутовиново, преподаватель незалежного украинского Кременчуга, желавшая нострификации воронежского диплома в Киевском университете.

В тридцатые в Ленинграде проводилась серия паспортизаций. Один еврей захотел, чтобы в паспорте у него было написано иудей. Написали, но спохватились и решили, что нет такой национальности, и ему переправили на индей. Поразмыслив, поскольку национальности индей тоже нет, ему переправили национальность на индейский еврей. Так и ходил индейским евреем. С Ксюхой мы познакомились в Киеве. «Обережно. Двери зачиняются. Наступна станция…» На уровне языка мне нравился Киев: дивные названия – Дарница, Оболонь, Труханов остров, Липки, Река Почайна, Река Лыбедь, Подол, Крещатик, Киево-Могилянская академия, Григорий Сковорода. Киев – свидетельство того, что Восточная Европа древнее Западной. Парадоксально, что неразвитые западные европейцы когда-то дивились богатому и культурному Киеву. Можно только дивиться течению истории, которая, как известно, учит тому, что ничему не учит: Киев – столица Киевской Руси, мать городов русских – переходит в вотчину НАТО <…>.

Помню, как позвонила мне жена Г.И. Софья Кузьминична и сказала: «Пойдете работать в военную академию? Я бы на Вашем месте пошла, не раздумывая». Г.И. спрашивал, что у нас там за кафедра. Я сказал, что на кафедре работали Судзиловский и Аринштейн. Я не застал Судзиловского в работе, но я стал работать на кафедре, которую когда-то возглавлял он, стал осваивать терминологию и методику по его работам. Старые преподаватели рассказывали мне, как работал он, постоянно читая профессиональные журналы и выписывая термины из них на старые библиотечные карточки (советская профессиональная лексикография!). Первое, с чего началось мое знакомство с военным переводом – словарь Георгия Александровича Судзиловского. После аспирантуры, попав по конкурсу в военный вуз, я столкнулся с совершенно необычной средой. Библиотека Военного университета