Шрифт:
Закладка:
Таким образом, старуха как литературный архетип наделена атрибутами власти, смертельной опасности и мистической тайны; этот образ является, как мы уже отмечали, одновременно проекцией страха перед инаковостью старости и инаковостью женственности.
В современной литературе можно встретить развитие как самого архетипа Пиковой дамы[914], так и образа ужасной старухи без прямых коннотаций с пушкинским прототипом.
Девяностолетняя Мур из одноименной с пушкинской повести Людмилы Улицкой, как и графиня Авдотья Федотовна, изображается как некое пограничное создание: то ли живое существо, то ли мощи; то ли ангел, то ли «прозрачное насекомое»[915], то ли страстная женщина, почти бессмертная жрица любви, «тигрица на охоте»[916], то ли механизм, кукла, марионетка или мумия, скелет в черном кимоно. И само имя «Мур» несет семантику неопределенности: равным образом так могут звать мужчину и женщину, человека и животное и даже институцию (Московский уголовный розыск). Мур, как и пушкинская графиня, обладает таинственной властью. «Отчего ей была дана власть над отцом, младшими сестрами, мужчинами и женщинами и даже над теми неопределенными существами, находящимися в мучительном зазоре между полами?» — думала ее дочь Анна Федоровна и, не находя ответа на этот вопрос, «подчиняясь неведомой силе, неслась выполнять очередную материнскую прихоть»[917]. Но в «Пиковой даме» Улицкой нет Германна, потому что в нем нет нужды. Если у Пушкина таинственная старуха — стимулятор страсти Германна, в определенной степени объект его фаллического желания (он хочет овладеть ею и ее тайной), то у Улицкой желание принадлежит исключительно Мур. Эротический мотив, звучащий у Пушкина под сурдинку, в современном тексте многократно усилен. Таинственная, иррациональная власть Мур связана с тем, что в ней есть неконтролируемое желание, прорва желания, желание желать[918]. Соединение его со старостью, которой стереотипно приписывается смерть желаний, порождает монструозный образ: это смерть-любовница, которая всегда в конце концов получает желаемое. Страх перед Мур у ее дочери имеет отчасти мистический характер: дело не только в ее дочернем смирении и чувстве долга — Анну Федоровну вводит в ступор завороженность этой абсолютно неотменимой властью старости и смерти. Бунт невозможен, он приводит только к реализации желания смерти, если понимаем в этом словосочетании смерть как субъект, а не объект желания.
Проблема усугубляется тем, что желание ужасной старухи ненасытно, оно должно все время возобновляться, подпитываться в перманентном процессе присвоения и контроля над окружающими и прежде всего над молодыми — детьми и внуками. Подобная ситуация с огромной выразительностью изображена в повести Павла Санаева «Похороните меня за плинтусом» (1994)[919]. Для героя-рассказчика воспоминания о детстве, проведенном под бабушкиным крылом, — своего рода нарративная психотерапия, попытка освободиться, так как текст обнаруживает, что под «маской» бабушки скрывается лицо ужасной старухи, любовь которой есть проявление пугающей жажды власти и поглощения. Но, как и в рассказе Улицкой, освобождение и отчуждение не может быть полным еще и потому, что ужасная старуха связана с более молодыми героями узами родства.
В романе Михаила Елизарова «Библиотекарь» (2008) фигура ужасной старухи как воплощения Иного снаружи и внутри обрастет социально-символическими коннотациями, связанными с осмыслением исторического (советского) прошлого и с проблемой национальной идеи и (вос)производства нации.
Сюжет романа строится на том, что книги, когда-то написанные обыкновенным советским писателем Громовым, оказываются на самом деле мистическими книгами Силы, Памяти, Власти, Радости, Терпения, Ярости, Смысла, которые при чтении их с выполнением двух условий — «тщания и непрерывности» — наделяют читающего соответствующими качествами или чувствами в максимально возможной степени. За обладание чудесными книгами идет борьба между кланами-«библиотеками». Основу одной из них — библиотеки Моховой — составляют больные и слабоумные старухи из дома престарелых, которые прочли Книгу Силы («в миру „Пролетарская“»[920]) и преобразились в ужасных и смертоносных фурий. Возглавляет эти боевые отряды чудовищных старух бывшая доцент кафедры марксизма-ленинизма Полина Васильевна Горн, которая от бессонницы «прочла всю книгу Силы, выполнив оба Условия, и встала, как Лазарь»[921].
Но это воскрешение из полураспада бабушки — божьего одуваванчика напоминает выход зверя из бездны:
Горн яростно отбивалась, скинув тапки, по-звериному царапаясь сразу четырьмя конечностями. Хрипела она почти осмысленно <…> и крючковатые ногти, похожие на янтарные наросты, драли медицинский халат Моховой[922].
Не менее монструозной оказывается и сущность остальных беспомощных и жалких старушек, разбуженных и вдохновленных чудесной книгой: они начинают «бесноваться и выть» и сплачиваются в отряды смерти, уничтожающие все живое:
Напрасно медсестры думали спастись, запираясь на ключ в палатах. Кувалда вышибала дверь, и в брешь, толкаясь и рыча, лезли старухи. Они валили женщин на пол и, не имея холодного оружия, рвали руками, грызли вставными челюстями или, сняв с костыля резиновый набалдашник, смягчающий удары, били деревянным основанием в лицо, грудь, живот <…> В мужском отделении десяток старух с подушками бегали от койки к койке и душили парализованных стариков. Ходячих, по приказу Горн, сбивали в кучу и гнали на ножи. Старики покорно шли, как бараны, не предпринимая попыток спастись[923].
К старухам не возвращается молодость, а, напротив, — чудесная книга делает ужасающе видимой беспощадную и всепобеждающую власть старости. Но не менее пугающей, чем старость, оказывается женственность. Освобожденная книгой, она раскрывает свою истинную, с точки зрения концепции романа, демистифицированную сущность, так как «вера в женскую слабость всегда была серьезным заблуждением»[924]. Новые амазонки из дома престарелых крушат в романе все и всех, пользуясь простыми подручными средствами мирного женского труда. Жертвенное материнство тоже лишено ореола святости и оказывается прекрасной «идеологической платформой» для создания беспощадной армии, которая «отличалась железной дисциплиной и послушанием»[925].
Персонажем, который концентрирует в себе инаковость женственности, инаковость старости и смерти, инаковость утраченной идеи, становится Полина Васильевна Горн. Главный герой романа Алексей Вязенцев видит ее так:
Во двор через расчищенную брешь в частоколе вступала старуха. Она опиралась на палку, но было видно, что вспомогательная опора нужна ей только как атрибут возраста. Шла старуха легко, с величавым благородством прямоходящей рептилии, древнего человекоподобного завра. <…> На морщинистом безгубом лице, покрытом пигментной чешуей, выделялись внимательно-неподвижные, выпуклые и тусклые, точно нарисованные на скорлупе, глаза. Острые нос и подбородок вместе создавали ощущение разверстого черепашьего клюва. Морщинистый, мягкий, как у
