на выносливость. Безусловно, это не самый яркий аспект жанра ужасов, как и то, что фильмы ужасов, созданные исключительно для этой цели, не являются полезными. Однако следует признать, что феномен существует, и что в данном конкретном случае может потребоваться интеграционистское объяснение, оснащенное идеей метареспонса.

Однако для большинства потребителей хоррора и, судя по их конструированию, для большинства хоррор-фикшнов наиболее точной представляется коэкзистенциалистская гипотеза. Она утверждает, что удовольствие, получаемое от арт-хоррора, является функцией очарования, которое компенсирует негативные эмоции, вызываемые вымыслом. Этот тезис может быть применен к проявлению монстра в чистом виде (универсальная теория ужасающей привлекательности); или же он может быть применен к проявлению монстра, когда он встроен в повествовательный контекст, который оркеструет проявление монстра таким образом, что весь процесс инсценировки повествования становится основным источником удовольствия (общая теория ужасающей привлекательности). Как уже говорилось ранее, последнее применение кажется мне наиболее релевантным и наиболее подходящим для наибольшего количества случаев, а также для наиболее убедительных случаев арт-хоррора, которые были созданы до сих пор.

Одно из преимуществ этого теоретического подхода перед некоторыми конкурирующими теориями, такими как психоанализ, заключается в том, что он может учесть наш интерес к ужасным существам, чьи образы не кажутся прямо или даже косвенно укорененными в таких вещах, как репрессия. Иными словами, объяснение религиозного благоговения и психоаналитическое объяснение ужаса сталкиваются с контрпримерами в тех случаях ужаса, когда монстры кажутся порожденными тем, что можно представить как практически формальные процессы "категориального застревания". Головоногие моллюски Уэллса не вызывают космического благоговения и не прорабатываются в тексте достаточно остро, чтобы их можно было связать с каким-то идентифицируемым подавленным материалом. Таким образом, эти попытки объяснения не являются достаточно полными, поскольку они не могут ассимилировать то, что мы можем назвать формалистически (или формульно) сконструированными ужасными существами.

Мой подход, с другой стороны, не имеет таких проблем с ужасными существами, порожденными исключительно классификационной запутанностью, поскольку я связываю их очарование (а также их мучительность) с их категориальной запутанностью. Таким образом, всеобъемлющий характер моей теории перед лицом подобных контрпримеров является весомым аргументом в пользу моей теории.

В этот момент, возможно, будет полезно напомнить читателю, что я стремился найти всеобъемлющий отчет о привлекательности ужасов - то есть такой отчет об ужасах, который касается их привлекательности в разные периоды времени, в разных поджанрах и в конкретных произведениях ужасов, будь они шедеврами или нет. В этом отношении я, отчасти, рассматриваю ужас как то, что Фредрик Джеймсон назвал режимом. Он пишет:

Когда мы говорим о режиме, что мы можем иметь в виду, кроме того, что этот конкретный тип литературного дискурса не привязан к условностям определенной эпохи, не связан неразрывно с определенным типом вербального артефакта, а скорее сохраняется как соблазн и способ выражения в течение целого ряда исторических периодов, как бы предлагая себя, хотя бы время от времени, как формальную возможность, которая может быть возрождена и обновлена.

 

Спрашивать о том, что привлекает в ужасах как жанре, значит спрашивать о самых основных, повторяющихся "соблазнах", которые предлагает жанр для, как можно предположить, среднестатистической аудитории. Мой ответ - это подробный рассказ об очаровании и любопытстве, приведенный выше. Этот ответ кажется более всеобъемлющим, чем психоаналитические и религиозные объяснения ужаса как режима, - он охватывает самое широкое число повторяющихся случаев. Однако, сказав это, я не обязательно исключаю, что психоаналитические и религиозные объяснения не могут дать дополнительного понимания того, почему те или иные произведения ужасов, те или иные периодические циклы или те или иные поджанры могут оказывать свое особое притяжение сверх общего притяжения режима. Убедительны ли такие объяснения и в какой степени, зависит от критического и интерпретационного анализа отдельных поджанров, циклов и произведений. У меня нет теоретических оснований заранее заявлять, что такая критическая работа может не проинформировать нас о рычагах притяжения, которые определенные циклы, поджанры и отдельные произведения задействуют сверх общей притягательности режима. Убедительность таких критических работ придется оценивать в каждом конкретном случае. Я лишь стремился выдвинуть свою точку зрения на общую силу режима ужасов и не буду здесь и сейчас высказывать принципиальных оговорок относительно возможности применения религиозной критики, критики мифа, психоаналитической критики, критики космического благоговения и т. д. к отдельным циклам, поджанрам и произведениям режима ужасов.

Мне кажется, что предложенное мной решение парадокса ужаса любопытство/очарование - несмотря на то, что оно опирается на несколько технические понятия, такие как категориальные нарушения и коэкзистенциализм - довольно очевидно. Она, конечно, не столь причудлива, как многие редукционистские психоаналитические теории. Более того, многим она может показаться вовсе не теоретической, а всего лишь затянувшимся упражнением в здравом смысле.

Я считаю, что этот подход - особенно в том, как он прорабатывает взаимодействие сил притяжения и отталкивания, - проясняет ситуацию; хотя я понимаю, почему в сокращенном виде - ужас привлекает, потому что аномалии привлекают внимание и вызывают любопытство - он может показаться банальным. Здесь уместны три замечания: во-первых, сама полнота объяснения явлений, которые мы ищем, может привести к тому, что решение покажется трюистическим и тривиально широким, даже если это не так; во-вторых, то, что теория кажется общепринятой, не должно быть против нее - нет причин думать, что здравый смысл не может способствовать проницательности; и, наконец, как следствие последнего замечания, то, что конкурирующие объяснения обращаются к заумным источникам, не обязательно является достоинством в их пользу.

 

Ужасы и идеология

Я начал свою дискуссию с вопроса о причинах существования жанра ужасов, который я трансформировал в вопрос о том, какие причины могут быть у людей, чтобы искать то, что якобы вызывает страх. Проблема продолжения существования жанра ужасов была сведена к вопросу о том, почему мы просто не избегаем жанра ужасов вообще, поскольку, по моему мнению, он способствует возникновению подлинного страха и отвращения. Я попытался объяснить это с помощью универсальных и общих теорий ужаса, с точки зрения того, каким образом ужасные существа, определяющие жанр. Они вызывают у нас интерес, восхищение и любопытство, и эти удовольствия перевешивают любые негативные чувства, которые вызывают такие аномальные существа. Эти особенности жанра - интерес, очарование и любопытство - особенно усиленные в основных повествовательных формациях жанра, объясняют, почему вымыслы ужасов продолжают потребляться и производиться, часто циклически.

Политически настроенный критик, однако, может возразить против такого способа рассмотрения вопроса о существовании жанра ужасов. Он может пожаловаться на то, что этот подход слишком индивидуалистичен, в то время как действительно эффективное объяснение существования жанра ужасов должно подчеркивать соответствующие социально-политические факторы, которые его порождают. В этом случае