Кажется, это письмо заводит меня не в ту сторону. Я не собиралась ссориться с тобой, не хотела торговаться. Слишком больно. Я надеялась, что научилась сохранять самообладание наедине с тобой. Но когда я вновь обращаюсь к тебе, а тебя нет, в моем голосе снова слышатся нотки горечи и обиды. На этом прервусь. Не хочу слышать этот свой голос. (И все же, к сожалению, я не в состоянии вычеркнуть ни одно из слов, с которыми обратилась к тебе.)

Сколько наслаждения ты мне доставил и как сильно ранил. Никогда в своей жизни я не знавала такого хитросплетения удовольствия и боли. Обещаю больше тебе не писать и не предпринимать попыток установить с тобой связь. Больше я тебя не потревожу. С тяжелым сердцем я закрываю ворота, которые так радостно распахнула перед тобой.

Но если ты все равно пожелаешь ко мне прийти, я хочу, чтобы ты знал: сейчас мне, как воздух, требуется от тебя полная отзывчивость и понимание, твое стремление прийти ко мне без всяких преград.

А если всего этого ты дать мне не можешь – не приходи. Правда, не приходи. Потому что, видимо, я ошиблась в тебе.

(Но если ты тот, кто взывал ко мне, и рычал, и выл, и ревел, то ты поймешь.)

Твоя

Мириам

Яир, послушай, что произошло. Я написала свое имя и услышала, как ты меня зовешь. Просто услышала, как ты произносишь мое имя.

Сначала я была уверена, что крик шел снаружи, но улица была пуста. Я инстинктивно села и набрала твой рабочий номер. Прости, моя рука не подчинялась моей воле. Я поговорила с твоей секретаршей. Услышала на фоне несколько голосов. Музыку по радио. Попыталась распознать твой голос. Секретарша прикрикнула на меня, чтобы я наконец заговорила. Я попросила, чтобы посыльный пришел и забрал у меня книгу. Подчеркнула, что ее нужно передать тебе лично в руки. Мой голос дрожал. Секретарша сказала: «Он будет у вас дома через десять минут». Несмотря на грубость, она явно не насмехалась надо мной.

Я подумала: возможно, даже если эта твоя сотрудница и окончила школу Бейт-Яаков, она обладает особой проницательностью, когда дело касается женских голосов?

И вот я сижу за столом и жду звонка в дверь. Честно – не знаю, почему так внезапно набрала твой номер. Наперекор всем моим намерениям.

Итак, десять минут. Что еще мне тебе рассказать?

Возможно, что сегодня мне удалось чуть более двадцати минут не думать о тебе. В эти двадцать минут я не слышала ни слова, напоминающего о тебе. И я подумала, что, возможно, рана быстро затянется – как стремительно прошло все, связанное с тобой.

И что посередине утреннего урока мое сердце вдруг воспарило к тебе с такой силой, что я едва могла продолжать говорить.

Ибо в тот момент я вспомнила, как в родительском доме тебя звали «Ири», и подумала, что это прозвище тебе совсем не подходит. Вспомнила, что тебя так называли много лет, и мне захотелось крикнуть тебе: ты не должен никому позволять так к себе обращаться! Никому! В этом прозвище столько наносной, ложной для тебя легкости: Ири, Ири. Совсем не к лицу тебе.

(Мири)

(Никто никогда не называл меня так.)

Как я раскаиваюсь, что позвонила. Не предполагала, что не сумею с собой совладать. Но как нестерпима эта странная, гнетущая ситуация с дождем, который все никак не прольется. Вероятно, посыльный уже едет ко мне. Что я ему передам? Какую книгу? Из-за Йохая все книги, которые дороги мне, убраны в кладовку.

Хотела бы я знать, как заполнить это внезапное молчание.

Совсем не похоже на осень, правда? Это какое-то новое время года – сухое, белое и холодное (что скажешь, может, поговорим о погоде?)… Совсем не смешно: все поля вокруг мошава высохли, и кто-то рассказал мне, что лисы и шакалы стали приходить в сады по ночам, чтобы попить из шлангов. А вчера стайка аистов (которая улетела два месяца назад) снова появилась в здешних краях, – будто они запутались и вернулись не в тот сезон. Покружили над пересохшей плотиной, растерянные и измученные. Я ужаснулась – весь природный цикл нарушен. Быть может, ждут нас – тебя и меня; кто-то остановил для нас время.

Он едет ко мне. Кажется, я даже вижу его на дороге, между деревьями, на поворотах шоссе. Могу разглядеть почти весь маршрут от тебя ко мне. Сейчас найду какую-нибудь книгу и спрячу в нее это письмо (не беспокойся, сверху подпишу: «лично в руки»). Так странно, что сейчас от тебя ко мне едет курьер. Нить…

Ночью мне снился сон о Йохае: он снова заговорил. Неделю назад он сумел в классе сосчитать четыре предмета, была большая радость. Наверное, поэтому я и позволила себе такой сон: мы с ним идем по бескрайней пустыне, вокруг ни души, солнце палит вовсю. И вдруг он падает. Я беру Йохая на руки и вижу, что его губы высохли и потрескались. Из последних сил он поднимает голову и произносит: «Знай, что я все время понимал каждое твое слово. Хочу сказать тебе, что это ты не понимала».

Послушай, я заворачиваю для тебя свою поваренную книгу. Это не обычная поваренная книга. Ее собственноручно написала Анна к моему тридцатилетию (она писала ее в течение всей беременности). Триста шестьдесят пять рецептов. Храни ее. Если не отведаешь моего супа, пусть у тебя будет хотя бы рецепт.

Вот и звонок. Ровно десять минут.

Ты и правда пунктуален (до ужаса!).

Мне кажется, она уже узнает мой голос, но какое мне дело?

Мы ведь условились? Я приду к тебе в словах, а ты ко мне на мотоцикле?

И вновь я не удержалась. Утро было серым и ветреным. Амос принес домой огромную стопку дров, а я с удивлением обнаружила, что ранее на этой неделе, в миг неожиданного просветления, написала на своей сове: «Вызвать трубочиста».

По радио обещали, что он прольется не позднее, чем через два дня. Первый дождь. Эти два слова они произнесли на моем языке: первый дождь.

Я хотя бы сообразила заранее подготовить небольшую посылку, чтобы было что передать курьеру. Сам увидишь.

А как ты? Почему бы тебе не отправить мне записку с курьером? Или просто предстать на моем пороге в качестве курьера, хотя бы раз? Снимешь шлем, я увижу, что это ты и… вот увидишь, как все может быть просто.

Что мне рассказать тебе сегодня?

(Если честно, я уже придумала, что тебе сказать, чем заполнить эти ужасные минуты.)

Ты снова мне снился прошлой ночью. Мои ночи теперь полны снов. Мы были вместе в каком-то высоком здании. Я была так близко к тебе, видела и слышала тебя рядом с собой, но не могла притронуться.

Ты стоял у перил балкона над патио (слово «патио» повторяется снова и снова в этом сне, как в погребальном песнопении, «патио», «патио»). Внезапно я вижу, что ты собираешься прыгнуть вниз головой на каменный пол. Пытаюсь остановить тебя, предупредить, что это не бассейн, там нет воды. И хотя все разворачивается прямо перед моими глазами, ты не слышишь моего голоса (или же это я не в силах закричать).

Ты прыгаешь головой вниз, и я слышу, как ты шепчешь сам себе: «Я знал, что так и будет».