Я сказал это отчасти искренно, отчасти нарочно. Не желая знать её секретов, я хотел дать ей понять, чтобы она не говорила обо мне в моём присутствии всё, что ей захочется.

Она взглянула на меня с изумлением, потом, приказав служанке оставить штору по-прежнему, обратилась ко мне:

— Вы отлично говорите по-голландски, сеньор. Даже наш жаргон — не секрет для вас. Не многие из ваших соотечественников сделали такие успехи. Не многие из них сочли бы награду достойной их трудов.

— С моей стороны тут и трудов почти не было. Я сам наполовину голландец. Мои испанские титулы достались мне от матери. Мой отец был испанцем только наполовину. Хотя я родился здесь, но воспитывался в Испании и теперь стал более испанцем, чем голландцем. За вашим столом, впрочем, со мной делается обратное превращение, и я чувствую в эти минуты, что одинаково принадлежу обоим народам, — закончил я с поклоном.

На это донна Изабелла как бы проронила несколько слов, от которых кровь бросилась мне в голову.

— Голландец и на иностранной службе! Непонятно!

— Изабелла! — вскричал отец.

— Сеньорита, — спокойно отвечал я, — если тут есть что-нибудь непонятное, то только для меня. Я служу королю Филиппу, нашему общему государю.

— Мы все делаем то же самое, дитя моё, — вмешался ван дер Веерен. — Ты женщина, поэтому этого не понимаешь. Извините её, сеньор.

— Охотно, — отвечал я. — Женщины пользуются привилегией говорить всё, что им вздумается.

— И это всегда, сеньор? — тем же подозрительным тоном заговорила она, опустив глаза.

— Всегда, сеньорита. Есть речи, которые мужчине могут стоить жизни.

— А женщине?

— А женщине это, конечно, сходит с рук, — отвечал я, смеясь.

— Вы вернули мне чувство безопасности, сеньор. Я было думала… впрочем, вы успокоили меня.

— Извините, я опять не понимаю вас, — холодно возразил я. — Вы говорите загадками.

Я, конечно, отлично понимал её, и, клянусь Богом, если она будет так продолжать, то когда-нибудь её опасения окажутся справедливыми. Её отец глядел на неё со страхом; но он не мог подавить вспышек южного темперамента, что был присущ ей. Хотя я и был рассержен на неё, но её мужество и высокомерное обращение действовали на меня подкупающим образом, точно так же, как её красота и странная манера держать себя.

— У окружающих меня я пользуюсь репутацией большой мастерицы загадывать загадки. Когда я была молоденькой, я сама выдумывала их для своих сверстников. Позвольте же мне и теперь предложить их губернатору его Величества короля Филиппа. Не угодно ли вам будет сначала попробовать этого вина, — продолжала она, вдруг изменяя тон и манеру. — Этот виноград вырос, правда, не в Испании, а на Рейне, но, говорят, он отличается удивительными качествами. Может быть, он поможет вам разрешить загадки, если вы пожелаете.

— Попробую, сеньорита, если это не будет стоить безопасности мне… и вам, — прибавил я тихо, так что могла слышать только она.

Я поднял свой стакан:

— За ваше здоровье. И да здравствует Голландия и Испания, — прибавил я по-голландски. — При таком тосте все мы можем выпить, думая каждый о своём народе.

Обед кончился, но мы всё ещё сидели за столом перед стаканами с золотистым вином. Солнце медленно отходило от окон. В комнате стало темнее, и белая грудь донны Изабеллы казалась ещё прекраснее на фоне сгущавшихся сумерек. Кругом стояла глубокая тишина, казалось, жизнь остановилась на мгновение. Но судьба была предначертана и именно теперь предрекала беспокойство и борьбу. Впрочем, так и должно быть: каждый миг диктует нам свои требования, и надо уметь принимать их разумно и сознательно.

— Мин хер, — обратился я к своему хозяину после паузы, — надо окончательно уладить дело мадемуазель де Бреголль, и я хотел бы предложить вам несколько вопросов.

В эту минуту, очевидно, по знаку, данному отцом, донна Изабелла поднялась и сказала:

— Мне, вероятно, лучше оставить вас, сеньор, пока вы будете говорить о таких важных вещах.

Но у меня были причины желать, чтобы она осталась.

— Вы доставите мне удовольствие, сеньорита, оставшись здесь, если, конечно, это не будет вам неприятно. Дамы часто замечают вещи, которые ускользают от нашего грубого понимания. Может быть, вы окажетесь нам полезны. Мадемуазель де Бреголль водворена к себе? — спросил я бургомистра.

— Она ждёт приказания вашего превосходительства. Дом её охраняется, она к вашим услугам.

— Я надеюсь, что с ней обращаются, как подобает её положению, которое, судя по её лицу и имени, не из последних?

— Она двоюродная сестра моей дочери. Её отец и моя жена — близнецы. Они — французы, но давно уже поселились в Голландии. Я уверен, что вы заметили её сходство с моей дочерью.

— Это правда. Сходство поразительное. Я вдвойне рад, что прибыл вовремя и мог спасти её. Я хотел бы освободить её совсем, так как не верю в ведьм, по крайней мере, в том смысле, в каком это понимает отец Бернардо. По-моему, она виновна только в том, что слишком красива. Но я должен объяснить вам своё положение. Пока я управляю здешним городом, моя воля — закон. Ваш город подозревается в приготовлениях к мятежу, и я послан подавить его. Для этого выбрали меня, потому что я пользуюсь репутацией человека беспощадного, когда нужно. Моя власть ничем не ограничена. Кого я возьму под свою защиту, тот будет в полной безопасности; кого же я захочу погубить, тот погиб.

Лица моих слушателей несколько побледнели, пока я говорил. Я готов ручаться, что донна Изабелла была в полной уверенности, что теперь-то я и выпускаю когти из-под своего бархатного одеяния. Но всё это им нужно знать.

— Но меня могут отозвать, и тогда всё то, что я сделал утром и что, как вы изволили совершенно верно заметить, сеньорита, представляется в высшей степени редким поступком, может вызвать удивление в Брюсселе и Мадриде. Я назвал монаха обманщиком. Что ж, я этого отрицать не буду. Но если он не таков, то на имени осуждённой непременно останется пятно и впоследствии процесс может открыться вновь. Для того чтобы предотвратить это, я должен иметь доказательства её невиновности и злостного обвинения её инквизитором. Мы, то есть я и