с ним. Наконец осталось только сияние вокруг Его головы, как-то странно светившееся в этой мрачной зале. Он умер, но слова Его — вечный упрёк нашему малодушию — сияют, подобно этому венцу, сквозь все века.

— Ваше превосходительство, сжальтесь, — опять произнёс бургомистр.

А передо мной в вышине сияла голова Христа. «Писано есть: не судите, да не судимы будете», — произнёс я про себя и потом громко заговорил:

— Идите домой с миром. «Мне отмщение и Аз воздам», — сказал Господь. Но если вы хотите действительно искупить свою вину, ассигнуйте некоторую сумму в пользу бедных, больных и раненых, а также в пользу семей тех, кто был убит сегодня.

Сумма была ассигнована — самая большая из всех, которые когда-либо ассигновывались советом города Гуды, без пререканий.

Потом я подошёл к барону ван Гульсту.

— Я прощаю и вас, хотя вы меня об этом и не просили. Мне не хочется подписывать сегодня смертный приговор, но я не знаю, можно ли его отменить: я должен думать не только о себе, но и о других.

— Это правда, — отвечал он. — Горе побеждённым! Шум и сутолока улеглись. Нетерпеливое позвякивание железа смолкло. Раздался торжественный звон колоколов в церквях, призывающий к молитве; было воскресенье, и гармоничные волны этих звуков лились широкой рекой в окна.

Я распорядился, чтобы на площади воздвигли эшафот: нельзя было надеяться на то, что связь, соединяющая Марион и барона ван Гульста, будет уничтожена, пока топор не сделает своё дело. Я сделал всё, что мог, дабы обойтись без неё. Я отправил гонца к принцу, спрашивая его, может ли Марион при таком стечении обстоятельств получить развод. Но в ответ он прислал мне надлежаще подписанный смертный приговор, с письмом, в котором сообщил, что едва ли есть возможность получить развод тем путём, которым я желал, ибо кальвинистские проповедники, заседавшие в совете штатов, люди строгие, не склонные разъединять то, что соединено во имя Господне.

Итак, если сегодня до десяти часов не прибудет другой гонец с вестью о разводе Марион с ван Гульстом, я должен буду приступить к совершению казни: ждать больше нельзя. Теперь уже девять часов, и стрелка беспрерывно движется вперёд.

Боже мой! Благодарю тебя!

Как это странно. Я не очень верю в силу молитвы — ибо убеждён, что Бог правит миром, как Ему велит Его мудрость, — но я молился за ван Гульста, молился, чтобы он остался жив, — и моя молитва услышана: десять минут тому назад прискакал гонец с желанной вестью.

Я рад, ибо в день моего обручения с Марион, освободившейся от насильственного брака, мне было бы тяжело думать, что даже если мы побеждаем жестокость нашей природы, мир не позволяет нам воспользоваться плодами нашей победы.

Невозможно стало для меня возможным, и я получил то, что чуть было не потерял навеки. Я боролся за него, и борьба увенчалась победой: я достиг той, которая любила меня.

Воистину награждён я выше своих заслуг.