—Подробней,— задумчиво протягивает Давид и откидывается на спинку стула.— Скажем так, этот человек занимается такими проблемами, как у тебя.

—Ты что, психолога мне нашел?— вспыхиваю я от догадки, начиная злиться на него.—Извини, но мне кажется, это не твое дело. Я не нуждаюсь в мозгоправе, в свое время достаточно их посетила.

—Успокойся. Это не психолог. Я о шрамах на ногах.

—О шрамах?— мой голос садится. Я опускаю взгляд на ноги. Под джинсами, конечно же, ничего не видно, но я помню расположение каждого.

—Да. Есть один парень, он настоящий бог. Сейчас покажу его работы.

Давид снимает блокировку с телефона, протягивает мне.

—Возьми, посмотри.

—Тату?

—Не просто тату. Я немного прошерстил интернет, поспрашивал парней своих. Они его посоветовали. Он делает шлифовку шрамов и скрывает их под татуировками. Посмотри его работы, там есть до и после.

Мои глаза расширяются от удивления. Я хоть и верчусь в похожей сфере, но никогда не интересовалась таким направлением, как татуировки.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Ты здесь еще недели три пробудешь, можем попробовать. Сегодня будет консультация, Макс посмотрит на фронт работы, так сказать. Ты сможешь сама сделать эскиз будущей татуировки. Это ни к чему не обязывает, но…— Давид запинается, явно волнуется. Я моргаю глазами, не до конца понимая, что именно он предлагает.— Я знаю, как ты загоняешься по поводу своих ног, прячешь их под штанами. Мне все равно, как они выглядят, Лера, клянусь, но для тебя это важно, и я хочу, чтобы ты наконец-то надела короткую юбку и сводила меня с ума, виляя своей задницей передо мной.

Мои глаза расширяются от удивления. Я ходила в клинику пластической хирургии, но после фиаско забросила все попытки что-то изменить. А Давиду удалось расколупать старую рану. Зажечь во мне лучик надежды, но поверить, что может получиться, безумно страшно.

Я листаю работы мастера, руки начинают дрожать. Потому что это что-то невероятное. Когда-то давно хотела набить себе на руке тату, но слишком боялась боли, чтобы воплотить это в жизнь[n3], но лежать с переломами, ранами гораздо больнее было. И физически, и морально.

Я замечаю на себе пристальный взгляд Давида, он ждет ответа. У меня внутри все клокочет. Еще одно разочарование я не переживу. Но срывающимся голосом, пока не передумала, спешу сказать:

—Да, я согласна. Давай поедем на консультацию.

Леонов облегченно выдыхает. На секунду прикрывает веки, трет переносицу. Он словно не ожидал такого быстрого согласия и мысленно готовил аргументы, чтобы переубедить меня.

—Я рад, что ты согласилась,— с вибрирующей хрипотцой говорит он.— Вообще-то, мне изначально порекомендовали клинику эстетической медицины, но Макс работал со многими ребятами, которых покалечило во время заданий и в горячих точках. Там случаи были намного серьезней, чем твой, поэтому в нем я не сомневаюсь.

Я киваю. Горло сдавливает спазм. Волнение вытеснило аппетит. Тишина оглушает. Я с силой сжимаю в руке вилку, смотрю в одну точку перед собой.

—Нужно чем-то занять себя, иначе с ума сойду до этого времени. Хочу съездить в мастерскую. У меня есть незавершенное дело.

—Сегодня не получится,— качает головой Давид.— Нужно уладить формальности со следователями. И… завтра на двенадцать назначена встреча с распорядителем. Огласят завещание твоего отца. Тебе нужно будет присутствовать.

—Не хочу,— мотаю головой, прикусывая губу изнутри.

—Лер.— Давид протягивает руку ко мне, накрывает мою ладонь, сжимает, смотрит на меня настороженно, мягко. Словно я нестабильна и в любую минуту могу сорваться.— Это нужно сделать. Выслушать его последнюю волю. Я буду рядом.

Я делаю рваный вдох, сдерживая подступившие слезы.

—Ты не понимаешь. Прийти туда — это тоже самое, что принять его смерть.

—Но это придется принять. И чем быстрее, тем лучше. Я тебе скажу одну вещь, возможно это будет звучать немного жестоко и цинично, но зато правдиво.К счастью, ты совершеннолетняя, самостоятельная и состоятельная девочка. Смерть — это всегда боль. Смерть — это всегда неожиданно, горько. Но ты жива, твоя жизнь продолжается, и, к счастью, в отличие от тех же Дани и Оли, которые в раннем возрасте остались без родителей, ты сама о себе можешь позаботиться.

—Я тоже рано потеряла родных. Маму. Бабушку. Она была моей семьей.

—Но тебя не отправили на улицу, ты не тряслась от страха оказаться в детдоме. У тебя была другая любящая семья, пусть со своими сложностями, но была. Ты получила образование, ты всегда была сыта, хорошо одета, дома было тепло. Тебе не нужно было думать о будущем, искать подработки в шестнадцать. Я знаю, о чем говорю.Сейчас ты свободна, здорова, у тебя вся жизнь впереди. Твой отец умер, да, но ты пережила смерть бабушки, а значит, и это сможешь тоже.

—Ты прав.— Я отворачиваюсь, в глаза ему смотреть сложно.— Просто… просто я ему столько гадостей наговорила. И вот этого уже не изменить.

—Не кори себя за это. Все мы часто жалеем о своих словах. А теперь поешь, переоденься, отдохни, а я пока смотаюсь к следователям.

Я киваю, без энтузиазма ковыряю вилкой в тарелке, обдумывая слова Леонова. Давид же поднимается с места, собирается выйти из кухни, вот только я хватаю его за пояс, когда он проходит мимо меня.

Он опускает на меня вопросительный взгляд.

—Тебе пришлось идти работать в шестнадцать?— озаряет меня вдруг.

Давид кивает, кадык его дергается.

—Вагоны разгружали. С углем. Вместе с Даней. Платили херово, иногда даже кидали, но главное, что деньги быстрые были. Ночью ходили, это все неофициально было, конечно же.

Я сглатываю.

—Мне жаль, что у вас было такое детство.

И я не вру. Сердце сжимается, когда представляю изнеможенных после работы Даню и Давида.

Леонов как-то грустно улыбается.

—У меня было хорошее детство. Просто пришлось повзрослеть раньше времени. А теперь не забивай свою прекрасную головку ненужными вещами и подумай о планах на следующий месяц, а еще над моим предложением.— Он треплет меня по волосам. В глазах загорается ласковый огонек, и уголки моих губ поднимаются.