Шрифт:
Закладка:
«Верно, уж больно свободно надумал говорить этот горец, никак ровней себя возомнил».
То, что его так дерзко перебили, конечно, Шнойсу не понравилось, и ещё ему не понравилось, что его поучали и осадили немедля на глазах у всех присутствующих, но советник стерпел, зло поглядев на Лёйбница, чуть помолчав, чуть пожевав губами, он наконец согласился с замечанием, поклонился Волкову и продолжил:
— От лица граждан земли Брегген мы пришли вас просить о том, чтобы вы дозволили жителям города Мелликон начать восстанавливать свой город, а иным жителям нашей земли в торговле по реке не препятствовать. То будет знак миролюбия!
— Ах вот вы о чём? — сказал кавалер. — Значит, знак миролюбия?
— Откажите, скажите, что сейчас вам о том говорить нет возможности. Что вопросы эти пусть они внесут в протокол и согласно номеру в списке будем их рассматривать, — зашептал Крапенбахер. — И не раньше, чем важные для нас.
У Волкова не было ни малейшего сомнения, что опытный юрист знает, что говорит, он кивал ему, давая понять, что слышит его, что согласен с ним, но он уже сказал, что сам будет принимать решения. И главное, он хотел иметь дело, хотел разговаривать с тем, кто сможет принимать решения, а не с этим советником-пустословом. И поэтому кавалер спросил:
— А прибыл ли с вами первый консул земли Брегген Николас Адольф Райхерд?
Шнойс чуть помялся, делая вид, что не понимает, к чему этот вопрос, но потом ответил:
— Господин ландаман изволит прибыть через пять дней или чуть более того.
— Прекрасно, — произнёс Волков. — И мой ответ на вашу просьбу будет таков: как только первый консул земли Брегген прибудет сюда для переговоров, так тотчас жителям города Мелликон будет дозволено восстановление своего города, а всем иным жителям торговля по реке возбраняться не будет. Сочтите это знаками моей кротости и миролюбия.
Кажется, этот ответ не понравился Шнойсу, он хотел ещё что-то сказать, но тут встал Крапенбахер и сказал:
— Господин генерал фон Эшбахт свой ответ дал, иных вопросов сегодня решать не станем, уж извините, господа, поздно уже, ночь на дворе. Вопросами протокола займёмся завтра, прошу вас господа, быть к шести утра тут же.
Господа делегаты ушли, а Лёйбниц, глядя им вслед, говорил Волкову:
— Играете ли вы в шахматы, господин генерал?
— Нет, но видел, как играют, — отвечал Волков.
— Первый ваш ход был неплох. Их первый консул хотел, чтобы вы его подождали, теперь-то, я думаю, придётся ему поторопиться.
— Да, — соглашался с ним Крапенбахер, — неплохо вы ему ответили, но когда приедет их ландаман, вам придётся выполнить своё обещание, разрешить им всё это.
— Придётся, — произнёс генерал. Он был согласен на такую мелочь, лишь бы всё шло хорошо.
Теперь нужно было дождаться Райхерда. На том первый день переговоров и закончился.
Два следующих дня прошли в сплошных советах и заседаниях. И оба дня ушли только на согласование списка вопросов, которые будут обсуждать стороны, на обсуждение регламента и протокола.
Нет, сам генерал не ходил на встречи, но это вовсе не значило, что он был свободен. Он только и делал, что ждал у своего шатра вестей от юристов и брата Семиона, которые с рассвета и до заката, лишь с перерывом на обед, почти беспрестанно спорили с делегатами от кантона. То и дело юристы прерывали прения для того, чтобы обсудить с кавалером какой-то вопрос и тут же вернуться к переговорам. Лишь к вечеру второго дня сторонами был утверждён список обсуждаемых вопросов и их очерёдность.
А генерал уже устал от всего этого.
— Уж очень быстро вы остыли, господин генерал, — глядя на него с порицанием, говорил ему Крапенбахер. — Дело ведь только начинается.
Волков понимал это. Нет, конечно, эта работа была намного легче, чем руководство военной кампанией — там-то на тебе лежала огромная отнесенность и волнение за свою собственную жизнь — но и эта работа была тяжела. Иссушала, словно зной, к концу дня уже и понимать, что тебе говорят, не всегда получалось. Приходилось просить подтвердить тебе только что сказанное, заставлять себя вслушиваться эти слова и понимать их смысл.
«Чёртовы стряпчие! Может, и берут они себе столько денег потому, что и к вечеру, после целого дня болтовни и писанины, в отличие от прочих людей сохраняют ещё какой-то рассудок. Да, наверное, тем и берут!».
Ему, всю жизнь не без оснований почитавшему себя умным, такое было не под силу. И он рад был, что Мильке нашёл ему таких изощрённых людей.
«Чёрт с ними, пусть берут себе двадцать шесть талеров в день, мне самому на составление одного протокола переговоров понадобилась бы неделя, да и то, это если бы я додумался, что мне этот протокол надобен».
А на следующий день к обеду, когда он думал, как выгнать от себя юристов и пойти к столу, так к нему пришёл посыльный от делегатов и сообщил, что первый консул земли Брегген Николас Адольф Райхерд для переговоров прибыл, и посему господа переговорщики напоминают ему о его слове насчёт дозволения восстанавливать город и торговать по реке.
Лёйбниц и Крапенбахер дружно замотали головами:
— Пусть сам пожалует, тогда будет ясно, что к нам расположен. И не делает нам одолжения.
— Нет, — не соглашался генерал, — уже то, что он приехал через два дня, а не через неделю, как обещал, говорит о его заинтересованности. Не будем цепляться к мелочам.
— Да как же нам не цепляться к мелочам, ежели всё дело наше состоит из всяких мелочей, так по мелочи, по мелочи они и отгрызут себе немалый кусок от ваших интересов, — говорили ему юристы чуть не в один голос.
Но генерал был непреклонен и дал посланцу такой ответ:
— Ну что ж, раз господин первый консул прибыли, то пусть всё будет, как я обещал. А раз уже прибыл ландаман, в таком случае завтра поутру можно будет и начать дело. Угодно ли будет господину первому консулу завтра приступить?
— О том мы вам сообщим, как только он даст нам знать про это, — отвечал посыльный.
— Я буду ждать.
Он видел, что юристы не очень довольны его мягкостью и тем, что сразу он дал горцам то, чего они просили, и что кавалер слишком уж вежлив по отношению к ландаману и вообще не придерживается протокола и их плана. Но у него был свой план, в который он никого
