— Сколько лет? — советник пожал плечами. — То не ведаю. Но не стара точно. Детей не знаю сколько. А как звать, так тем более не знаю.

— Так выясните всё, и про эту дочь, и про других его детей, и пришлите мне весточку, — Волков повернулся и негромко произнес в темноту. — Максимилиан.

Из тьмы вышел прапорщик и, как будто заранее знал, что нужно, протянул генералу тяжёлый мешок. Волков взял мешок. Тысяча талеров. Огромные деньги. А что делать? Ему нужен был этот толстяк. Может, этот толстый и умный человек для кавалера сейчас важнее самого ценного для войска офицера.

— Вот, — он протянул мешок Вальдсдорфу.

— Один мешок? — разочарованно спросил тот.

«А он жаден. Впрочем, не будь он жаден, так не стал бы рисковать, дело-то для него может и плахой кончиться».

— Узнайте мне о семье Райхерда всё, что сможете, и если я подпишу с кантоном мир, то получите ещё мешок.

Он вернулся в лагерь скорее в хорошем расположении духа. И в том виною была добрая весть о кончине ненавистного графа. Да, на Агнес можно было положиться. Уж если за что бралась эта хрупкая дева, так всё делала. Но ему нужны были подробности, о которых Вальдсдорф не знал. Но это было не к спеху, до начала переговоров оставалось два дня, а у него не было при себе юристов. Крючкотворы, так презираемые им в молодости, теперь становились людьми необходимыми. Он велел позвать к себе капитана Мильке. Тот явился удивлённый и заспанный. Зато пришёл быстро.

— Капитан, думал, управлюсь сам, так передумал, езжайте во Фринланд, в Лейдениц, привезите мне наипервейшего юриста… Нет, лучше двух, от горцев приедут крючкотворы, и мне без таких же никак. А ещё дайте весточку в Эшбахт через сержанта Жанзуана, пусть сюда ко мне явится отец Семион. Он человек, вино любящий, но редкой изворотливости ума, может тут мне пригодиться. Также купите самого дорого вина, что только сыщете, две бочки. И всяких съестных диковин.

— Сейчас ехать? — удивлялся капитан.

— Сейчас, друг мой, сейчас, время не терпит. Вы в один конец плыть будете до следующей ночи.

— Это если сразу, немедля, найду лодку с гребцами, — заметил Мильке, уходя.

А Волков завалился на кровать. Но сразу не заснул, стал думать о будущих переговорах. Конечно, он не знал, кто на них приедет, конечно, он не знал, с чего они начнут. Но теперь у него из мути и тумана хотя бы стали прорисовываться контуры дела. Ландаман Райхерд — возможно, его дочь — мир. Да, как-то так, как-то так.

А лагерь окреп. Да, теперь он больше походил на земляную крепость. Валы, рвы, рогатки, частокол. Удобные насыпи для пушек, которые могли теперь вести огонь в любом направлении. Шуберт и Пруфф, посовещавшись, так ещё спилили все деревья вокруг лагеря, вырубили все кусты. Откуда ни пойди к лагерю, всё мишенью станешь. Теперь сапёры укрепляли дорогу до реки.

Лагерь на радость солдатам освободили от всего лишнего. Целые вереницы телег выезжали из лагеря к реке, там грузились на баржу и переправлялись на тот берег, в Эшбахт. А солдаты радовались, думая, что война кончилась. И ещё больше стали радоваться, когда узнали, что генерал, как и в предыдущей кампании, отказывается от порции первого офицера в пользу солдат. И теперь всё, что сложено на том берегу под пристальными взглядами честнейших старшин и корпоралов, все эти телеги, табуны лошадей, палатки, оружие, всё барахло, что взято на меч в Мелликоне, теперь принадлежит им. Ну и офицерам, конечно. А что ещё нужно солдату для счастья? Остаться в живых, не получить увечья и получить хорошую солдатскую порцию из захваченного.

Такую порцию, чтобы баба не гнала его из дома за деньгами целых три года. Ну, разве это не счастье? И за это они готовы были ещё немного поработать на укрепление ненужного уже лагеря. Генерал хочет сделать из него крепость, ну, сделаем, утолим его блажь, ведь до конца контракта, до сытной и вольготной жизни осталось всего пару недель. Ничего, потерпим, авось немного осталось. И солдаты делали всё, что им говорили инженер и офицеры.

Нет-нет. Это была не блажь. Вовсе не блажь генерала, который хочет, чтобы солдаты не разлагались от безделия. Это крепкое место, удачно выбранное горцами, теперь превращалось в весомый аргумент в переговорах, к которым он так готовился и которых так ждал. С какой стороны ни взгляни теперь на лагерь, никакой отрады для штурмующих нет. Гарнизон в пять сотен человек при шести пушках и двух сотнях стрелков у всякого желающего взять лагерь быстро охоту отобьёт. Без пушек так и вовсе тут делать нечего будет, даже если вас придёт сюда пять тысяч. Без хороших пушкарей будет любой полководец на штурмах кровью обливаться да солдатским трупами рвы заваливать. Нет, совсем не блажь это генеральская. Если не будет от горцев мирного договора, так будет им от генерала Эшбахта крепкий лагерь и хороший гарнизон на их берегу. Плацдарм для нового похода в сердце земли Брегген.

Глава 37

— Ну, рассказывай, — генерал сел поудобнее и вытянул вперёд ногу, чтобы совсем было хорошо, взял стакан с вином и пристально уставился на собеседника, — что нового, что слышно?

Отец Семион, как всегда, был великолепен: бархатная сутана, синяя, с шитьём на рукавах, совсем ему, простому попу, не по чину, крест — серебро с позолотой, туфли прекрасной выделки, шапочка с «ушами», такую же покойный епископ Малена носил.

«Где только деньги берёт этот мерзавец? Не с крестьян же с нищих, нет, с них столько не взять. Неужели он столько украл на строительстве маленькой часовни, что ему до сих пор хватает?»

Сидит святой отец, стакан в руке греет, почти не пьёт, хотя вино неплохое, а сам-то он вина любитель. Ему на этом берегу неуютно, при всём своём великолепии, при всём почтении к нему от солдат, чувствовал себя здесь, на земле лютых еретиков, отец Семион нехорошо. И ничего, что укрепления, тысячи солдат, пушки вокруг и непобедимый генерал рядом, всё равно он морщился, словно пребывание на смрадной земле еретической доставляло ему изжогу. Всё время думал он о том, что как придётся ему к еретикам в лапы попасть… О-о — конец известен. Любого священнослужителя или простого брата монаха зовут еретики прислужником папы и сатаны и казнят их, бедолаг, без всякого уважения. Даже монашек казнят. И это ещё хорошо