почти голы – лишь с пояса до колен спускался короткий фартук, да на грудь свешивались с шеи деревянные дощечки, на которых значились родина, возраст, качества, а подчас и недостатки раба. У некоторых невольников на лбу были выжжены клейма, изображения животных – сова, лошадь, орел, рак и пр. – гербы различных греческих и иноземных государств. Больше всего было смуглых, стройных и ловких сирийцев, с детства привыкших к послушанию, мастеров на все руки, годных и на домашнюю службу, и в мастерские на всякий ремесленный труд. Исподлобья, нелюдимо смотрели на толпу крупные, рослые, рыжие фракийцы и фракиянки, сильные, как волы, но строптивые и грубые – истые варвары, часто не выносившие неволи, убивавшие в рабстве и самих себя, и своих детей. Вперемежку с молодыми, красивыми лицами юношей и девушек малоазийцев – галатов, фригийцев, армян, каппадокийцев, то естественно кудрявых, то искусственно завитых, виднелись бородатые головы скифов в каких-то шлыках, из-под которых до половины спины выбивались их длинные, прямые, словно лошадиные гривы, волосы. Вот жители Италии – самниты, луканцы, даже римляне, вот евреи и еврейки, вот клейменые рабы – египтяне; в виде редкости выставлены на приманку несколько черных, как уголь, эфиопов-негров; наконец, были среди невольников и чистокровные греки – македонцы, эпирцы, жители Фокиды, Локриды, Беотии, даже пелопоннессцы со спартанцами во главе.

Все невольники были расставлены очень искусно и обдуманно: рядом с красивым, рослым рабом ставили какого-нибудь карлика или урода, чтобы резче подчеркнуть силу и красоту первого; белокурую, с нежным цветом лица девушку-фригийку ставили рядом с черной негритянкой с ребенком на руках и другим, цепляющимся за ее колена. А из-за спин невольников виднелись фигуры купцов-работорговцев и вооруженных плетями надсмотрщиков, подбодрявших свой выведенный на продажу человеческий скот, чтобы он держался веселее и поворачивался то той, то другой стороной напоказ народу.

Различными, часто весьма темными и преступными средствами добыли весь этот товар работорговцы, обычно уроженцы Фессалии, люди жадные, ловкие, безжалостные, готовые на всякое темное дело.

Одни побывали на крупнейших невольничьих рынках Восточной Эллады – на Хиосе, на Самосе, в Эфесе, и оптом покупали там партии малоазиатских рабов для перепродажи на рынках и ярмарках материковой Греции.

Другие, с грузом соли на кораблях, плыли на север Балканского полуострова, во Фракию, где мелкие князьки, вечно враждовавшие между собой, охотно в обмен на соль уступали целые толпы захваченных ими на войне людей. Иногда купцы сами ехали вглубь страны и скупали людей поодиночке, иногда в прибрежных городах держали постоянных скупщиков-приказчиков, которые избавляли их от этих опасных разъездов по дикой стране, заранее к их приезду собирая и заготовляя человеческий товар.

Иные ехали за рабами еще дальше – к берегам Черного моря. Варварские народны северных и восточных берегов Понта из морского разбоя и охоты на людей сделали себе главное средство наживы: на своих легких лодках целыми эскадрами они выходили в море, забирались иногда по рекам глубоко в чужую страну и, спрятав лодки в лесах, начинали настоящую облаву на местных жителей, сбывая их потом на рынках греческих черноморских городов – в Византии, Пантикапее, Танаисе.

Наконец, иные работорговцы объезжали и самую Грецию: ехали за армией какого-нибудь греческого государства, и после каждой битвы, взятия каждого города, дешево покупали у солдат забранных ими в плен людей – особенно детей и женщин, ибо даже Сократ, «мудрейший из греков», находил, что «вполне естественно и справедливо обращать своего врага в рабство», хотя бы то был и грек. Скупали неоплатных должников и государственных преступников – напр., в Афинах продавались в рабство приезжие («метеки»), обманом выдававшие себя за полноправных афинских граждан; молодых рабов-«выкормков», т.е. родившихся и вскормленных в господских домах подкидышей, которых в изобилии подбирали предприимчивые люди на больших дорогах и улицах греческих городов и, дав немного подрасти, продавали работорговцам; в Фивах же такими подкидышами открыто торговал городской совет. Были даже люди, мужчины и женщины, сделавшие себе ремесло из прямого похищения детей у их родителей, пользуясь для этого сутолокой и давкой, возникавшей постоянно во время больших религиозных процессий, ярмарок и игр; они не страшились даже и смертной казни, положенной за это преступление греческими законами. Наконец, в укромных бухтах побережья работорговцы в определенное время сходились с настоящими морскими разбойниками – фессалийцами, которыми кишели в те времена греческие моря, и скупали у них захваченных ими на купеческих кораблях и на мелких островах Архипелага людей.

Так собирались эти пестрые толпы невольников, которые работорговцы пригнали продавать на бойкий, обильный покупателями афинский рынок, благо афинские власти с излишней снисходительностью относились к этим подозрительным, промышлявшим чужим несчастьем торговцам. Большой торговый город не любил чинить препятствий «гостю-купцу» – лишь бы он платил исправно таможенные пошлины и всякие торговые сборы.

Перед помостом, на поставленных заранее скамьях, рассаживались покупатели, желавшие участвовать в аукционе. Толпа покупателей пестротой своей мало разнилась от пестрой толпы продаваемых рабов. Среди афинян в их простых белых шерстяных плащах – купцов, банкиров, фабрикантов, ремесленников, желавших приобрести служащих и рабочих, горожан и помещиков, искавших купить новую прислугу, – сидели иностранцы-туристы, которых всегда много было в веселом, красивом городе, и мечтали привезти домой, на удивление землякам, какого-нибудь диковинного раба-слугу. Тут же бродили восточные торговцы, с замысловатыми шапками на головах, одетые в пеструю одежду из тонких и дорогих льняных материй, – сирийцы, финикийцы, лидийцы из Сард, нарочно приехавшие с целью закупить красивых греческих мальчиков и девушек для услужения во дворцах восточных вельмож и богачей. Тут же сицилийские подрядчики подбирали целые партии невольников для обширных плантаций своего родного острова. Все пришли с друзьями и знакомыми, оживленно беседуя о покупках и делах; среди них вертелись вороватые работорговцы с своими приказчиками.

На помост подымался глашатай, громко заявлял о начале торга – и невольников начинали поодиночке вызывать с помоста вниз, к покупателям. Целые кучки их собирались вокруг каждого продаваемого раба, всесторонне осматривали, ощупывали мускулы, заставляли бегать, прыгать, подымать тяжести и пр. и пр., спорили, торговались и бранились с неутомимо сыпавшим словами работорговцем. Правда, за простого невольника-чернорабочего, способного лишь носить тяжести, работать в поле или вертеть жернова на мельнице, вряд ли кто даст больше двух мин (около 70 руб.). Но уже за рабов, годных к услужению в доме, можно было просить дороже; не меньше двух мин стоила рабыня-служанка, если она умела немного прясть, ткать, стряпать, присмотреть за детьми, а в зависимости от ее ловкости, характера, внешнего вида можно было запрашивать и до трех-четырех мин (100—140 руб.). Раб-ремесленник – каменщик, плотник, столяр, кузнец и пр. – ценился от