— Да что я, дурной? В такую погоду и в шляпе?

— Тогда орден «Трудовой Славы»… Он такой… Сверкает!

Вася, закинув голову, от души смеялся: что же с Верухой такое? Значок ударника комтруда, а в придачу — красную повязку дружинника на рукав? Дядя Ига обалдеет от счастья…

3

Мама всегда и везде была самой нужной. Это убеждение сложилось у Витальки тогда, когда в шесть лет у него что-то случилось с ногами — он перестал ходить. Врачи сказали, что размягчение костей. Отчего это бывает, он так и не понял. Наверно, потому не понял, что врачи и сами точно не знали. С бабушкой его отправили в Евпаторию, в санаторий, уложили в гипсовую кроватку, кормили и поили с рук. Бабушка Дуся ходила к нему каждый день, вместо палатных нянечек ухаживала за ним, часами сидела у его кровати, то читала сказки, то засыпала сидя на стуле, выронив книжку. Виталька лежал тихо, как мышь, пока она спала, и думал. Тогда он и научился размышлять. Что случится в сказке после того, как бабка Дуся заснула? Ведь сказка не могла кончиться ни на чем, не разбежались же звери куда попало… Просто когда бабушка уснула, они все стали делать по-своему. И Виталька придумывал самые невероятные поступки для каждого из героев, даже для бабушки — как она спала. Потом он рассказывал ей и спрашивал: «А как в сказке?» А в сказке все было не так, и бабушка так и спала с отвислой губой и со свистящим крючковатым носом. Бабушка сердилась, что-то бормоча провалившимися губами, собиралась и уходила. Мальчики, которые были уже ходячими, невзлюбили ее, то и дело устраивали какие-нибудь каверзы. Виталька удивлялся, когда они ухитрялись пришить к ее платку сзади нарисованную на бумаге длинную рыжую косу. Бабушка уходила с косой во всю спину, а мальчики неистово смеялись, провожая ее. Если бы он встал, он знал бы, как им отомстить, но гипс не давал ему даже повернуться. Уезжая, бабушка сказала врачу строго: «Вы тут глядите, а то сделаете мальчика калекой». Врач что-то говорила, говорила ей, но Виталька уже не слышал. Он и сам не знал, почему не хочется есть, когда уехала бабушка, почему стало все равно, что говорили ему врачи, почему он перестал мечтать, когда увидел море, настоящее, а не обманчивые блики на потолке — отраженный от него свет. «Скучает», — говорили врачи меж собой. Стали сами читать ему сказки, но он не слушал…

А когда неожиданно в палате появилась мать, села к кровати, погладила его по голове, стала выкладывать домашнюю стряпню, — и делала это так просто, так привычно, как будто всегда сидела тут, рядом с ним, — он сразу спросил ее:

— А я калека буду? На все время?

Мать удивилась, взмахнула руками и сказала непонятное: «О, господи!» — так горестно и так веряще, что мальчик осекся и пожалел, что спросил об этом, ведь и без того ясно, что не будет он калекой на всю жизнь, даже представить это нельзя, как не придумать конец сказке, если не прочитал ее хотя бы до половины. Потом мать плача стала говорить, чтобы он не думал ни о чем плохом, а лекарства все глотал и еду, что приносят на завтрак, обед, ужин, всю бы уплетал подчистую.

— А ты пьешь лекарства? — спросила она, заметив, как он равнодушно слушает ее.

— Нет, — сказал он. — Зачем? Все равно…

— О, господи! — опять взмахнула мать руками. — Да ты больной, только и всего. А больному надо что? Врачей слушаться, старших. Таблетки глотать. Микстуру… Горькая, но пей. Я вот тебе… костылики привезла. Отец смастерил. Красивые, легкие, а крепкие — из металла.

Мальчик удивился этому — костыли? А когда увидел их, удивился еще больше и огорчился: они были раздвижные, подходили ему сейчас и могли сгодиться и дылде из пятого класса.

— Я и большой буду на них?

— Ну что ты! — сразу поняла его мать. — Их такие делают. Ты бросишь, другому сгодятся.

Он поверил: а почему не сгодятся другому? Сгодятся! Хотя сам не представлял тогда, что когда-то они ему пригодятся.

Мать читала книжки не только ему, а всей палате. Больше она читала стихи, и скоро мальчишки и девчонки — и те, что уже ходили сами или прыгали на костылях, и те, что лежали, как и он, по ролям разучивали «Сказку о царе Салтане» и даже «Руслана и Людмилу». Маму звали в другие палаты читать стихи, тащили на кухню помочь приготовить для детей что-нибудь вкусненькое. И на кухне она часами торчала и прибегала в палату, чтобы самой дать ему лекарство, чтобы он при ней принял его. Но скоро ребята сами научились по ролям читать сказки и сами следили, кто глотает таблетки, а кто прячет. Это ведь так просто…

А летом на месяц прилетел отец. Солнце жарило с утра до вечера. Нестерпимо блестело море. От песка несло жаром. Вода у берега теплая-теплая. Виталька уже ходил на костылях, он заметно подрос, так что костыли пришлось поднять на дырочку.

Отец забирал в горсть таблетки, ссыпал к себе в карман, возмущался:

— Они что, отравить тебя хотят? Двинем лучше на море.

Витальке давно хотелось на море, но как же ему жить без таблеток? Они поставили его на ноги. И мама говорила… Но у ребят, окрепших от солнца и от моря, таких таблеток полны карманы, и Витальку они не оставляли в беде, снабжали.

— Ты хочешь на море? — спрашивал отец.

Мальчик пожимал плечами и соображал, когда бы проглотить таблетку.

— Достукаешь на костылях? Долго, брат, долго — садись-ка мне на загривок.

Он тащил его до моря по душным трубам улиц, по горячей мягкой плите пляжа, зарывал мальчика по пояс в песок, ставил тент, прикрывая от солнца, долго-долго бежал в море по мелководью. Возвращался.

— А ну вылазь!

Мальчик пожимал плечами:

— А можно?

— Пойдем, пойдем! — Хватал его и сажал на плечи. Длинные слабые ноги Витальки безвольно болтались… Но день ото дня мальчик, поддерживаемый отцом, заплывал все дальше.

4

Когда ехали на дачу, Виталька вспоминал дни своей непонятной болезни, вспоминал море, красивые костылики, которые он оставил соседу по палате, думал о маме и отце, которые сейчас ни о чем не спорили, а все говорили, говорили; мама была такая красивая, строгая, а отец весь такой вольный в распахнутой куртке. Мальчик придумывал, как их встретят на даче. Он почти точно знал, что и как там будет. «Сынуля!» — воскликнет тетя Зина.