Шрифт:
Закладка:
Туземцы обнюхали мой разбрызгиватель, покивали, открутили колпачок и вылили содержимое наземь. Запасную жестянку с инсектицидом вылили тоже. То же самое проделали с разбрызгивателем Камиллы — все прочее, лежавшее в рюкзаках, их интереса не вызвало.
Старик с эмблемой приподнял мою руку, понюхал рукав и сказал по-английски:
— Раздевайся. Ты тоже. — (Это относилось к Камилле.)
Видя, что мы медлим, конвоир пригрозил нам мачете — пришлось подчиниться. Нижнее белье и обувь нам разрешили оставить.
Третий туземец унес нашу одежду куда-то в рощу. Человек с пауком сказал что-то конвоиру и протянул руку. Тот нехотя достал из-за пояса револьвер, отдал ему и стал подниматься по стенке кратера.
Старший с довольным видом осмотрел револьвер, засунул себе за пояс и молча ушел за деревья, оставив нас одних.
— Вот так вот. Просто и эффективно, — сказала Камилла, садясь на землю.
Комментариев здесь не требовалось. Охранять нас незачем — куда мы пойдем, не имея защиты от пауков? Без мачете нам не пробить себе дорогу сначала на север, а после на запад, не заходя на паучью территорию — да и как понять, зашли мы на нее или нет? Действительно, проще некуда.
Некоторое время мы просто сидели, думая, как быть дальше.
— Не понимаю, — сказала после Камилла. — Они ведь могли запросто нас убить, а наши подумали бы, что нас прикончили пауки. Почему ж не убили?
— И почему они здесь остались, если на то пошло?
— И зачем таскают мешки с пауками? — подытожила с тревогой Камилла.
— Если у них там пауки.
— Что же еще, раз мешки шевелились?
Мы опять призадумались. Я потянулся за своим рюкзаком. Бинокль так и лежал там, но здесь, в кратере, от него было мало проку. Осталась и кое-какая еда.
Мы с Камиллой съели по сэндвичу, поделили шоколадку. Больше делать было нечего.
Солнце садилось, тень от стены кратера подползала к нам. Мы решили наломать веток и соорудить себе ложа на ночь. Постели получились так себе: ветки кололись, и насекомые в них водились при отсутствии пауков, а листья упорно отказывались служить одеялами.
Когда стемнело, туземцы зажгли костер. Около часа мы смотрели, как он мерцает за деревьями, потом Камилла села и сказала решительно:
— А, к черту. Не знаю, как вы, а я пойду греться.
— Не надо, — запротестовал я. — Зачем напрашиваться на осложнения?
— Мне все равно. Хуже уже не будет, — заявила она и пошла на свет.
Я поневоле поплелся следом.
Двое туземцев сидели, глядя в огонь. Они, конечно, слышали нас, но не смотрели в нашу сторону, даже когда мы подошли совсем близко. Камилла села напротив них и протянула руки к костру. Я последовал ее примеру, желая надеяться, что выгляжу столь же спокойно. Туземцы даже не шелохнулись.
Вскоре тот, что помоложе, наклонился и помешал прутиком какое-то варево в жестяной банке. Когда он выпрямился, я увидел, что старик с пауком пристально на нас смотрит.
Я пытался разгадать выражение его лица, но неверный свет и костяная вставка в носу затрудняли задачу. Глаза, то и дело отражавшие пламя костра, не мигали. Мне казалось, что он скорей размышляет, чем питает недобрые намерения.
После продолжительных раздумий он внезапно спросил:
— Зачем сюда пришли?
— Погреться, — сказала Камилла.
— Зачем пришли на Танакуатуа? — спросил он с тем же непроницаемым видом.
— А вы? — задала встречный вопрос Камилла. — Разве Танакуатуа для вас не табу? Для нас нет.
Старик нахмурился.
— Танакуатуа табу для всех людей. Для мужчин и для женщин. Мы пришли помочь Маленьким сестрам. Это разрешено. Танакуатуа наш остров. Наш дом.
— Но ведь его продали, — мягко заметила Камилла. — Сначала британскому правительству, потом нам.
— Танакуатуа отняли у нас хитростью.
— Что за хитрость такая? — заинтересовалась Камилла.
Он подумал и стал рассказывать.
— Это было при Нокики, моем отце… — По-английски он говорил бегло, и отдельные неправильные обороты лишь вносили в его рассказ дополнительный колорит. Пока другой туземец подкладывал в костер хворост, мы впервые услышали о проклятии и жертве Нокики. Рассказчик, назвавшийся Наэтой, несколько приукрашивал, что только естественно, но говорил искренне и прочувствованно. То, что нам удалось выяснить после, отличалось от его версии лишь незначительными деталями — и точкой зрения.
История была долгая, но Наэта, начав ее, больше не отвлекался. Дважды его товарищ предлагал ему жестянку с едой, но он отмахивался, и тот, пожав плечами, снова ставил ее на угли. Наэта принялся за еду, лишь когда закончил. Нашему воображению предстали четыре последних танакуатуанца, гребущие на каноэ через пустой океан, навсегда оставляя позади ставший запретным остров.
Мы помолчали, пока он ел. Затем Камилла сказала:
— Но раз вы больше не могли жить на острове, продать его было только разумно?
— Мы не продавали, — сердито отрезал Наэта. — Танакуатуа наш.
Им выплатили компенсацию, объяснил он. Было только справедливо, чтобы правительство, хитростью отнявшее у них остров и тем самым ответственное за наложенное табу, подыскало им новое место для жилья, но это не значит, что они продали родной остров. Если жить на нем нельзя, зачем продавать? И зачем кому-то надо его покупать? Но Танакуатуа, хотя больше никому и не нужен, остается их островом. Они завоевали его, удержали его, здесь покоятся кости их предков. Они мирились с таким положением, пока не услышали, что правительство снова их обмануло, продав остров, не принадлежавший ему.
На этом месте Наэта так распалился, что мы уже с трудом его понимали. Только позже, путем терпеливых исследований, я более-менее разобрался в этом вопросе.
Новость о продаже Танакуатуа сначала дошла до его прежних обитателей на их новом острове Иму в виде неподтвержденных слухов, но чувства тем не менее вызвала сильные. Когда же весть подтвердилась, община раскололась на несколько фракций.
Кузаке, ставший вождем после отца своего Татаке, испытал шок, но эмоциям не поддался — не таков был человек. Пример и наставления отца привили ему качества, необходимые современному вождю племени. Он хорошо понимал, в отличие от многих других, что, какие бы несправедливости не творились, в мире нет больше места романтическим предводителям воинов. Легендарные герои стали достоянием истории; их нужно почитать, но подражать им не следует. Задача вождя — сохранить племя, не дать ему распасться под приливами и отливами нашего времени. Вождь должен прежде всего быть политиком, а его воинам нужно работать. Скрывать доблесть под хитростью, ярость под холодным расчетом. Пусть вера и гордость пылают по-прежнему, но фонарь следует заслонить.
Кузаке как
