— Григ… — задумчиво говорил он.

Он очень любил Грига. Весь облик этого композитора был близок ему. Любил он рассказывать о том, как на севере, в далеком гроте горы, вздымающейся над морем, раскачивается под шум волн повисший на железных цепях гроб Эдварда Грига…

Именно в связи с Григом зашел у нас разговор о Пер Гюнте Генрика Ибсена.

— Григ и Ибсен, — задумчиво говорил Володя, — прекрасный пример органической творческой связи писателя и композитора. Бранд и Пер Гюнт точно изваяния чудесного скульптора стоят друг против друга. Величайшая цельность и трагическая половинчатость. Гранит и губка… Я всегда удивлялся тому, что, написав своего «Пер Гюнта», Григ не написал «Бранда». А входит ли Ибсен в цикл твоих лекций в институте, Саша?

Я ответил, что входит.

— Я скажу своим поэтам, чтобы внимательно слушали. Это очень, очень важно, чтобы молодые литераторы знакомы были и с Брандом и с Пер Гюнтом.

Он внезапно исчез в подъезде, потом вернулся с маленьким томиком.

Раскрыл его сразу на закладке:

Там, под сияющим сводом,

Учат: «самим будь собой, человек!»

В Рондских же скалах иначе:

«Тролль, будь доволен собою самим!»

— Смысл постигаешь глубокий?

…Соль вся в словечке «доволен»…

Он захлопнул книгу.

— А сколько у нас таких самодовольных троллей, с пустой, половинчатой душой… Ты знаешь, мне иногда кажется, что человечество разделяется на Эгмонтов, Фаустов, которые всегда остаются цельными, несгибающимися, воинственными, которых не одолеть даже Мефистофелю, на сильных волевых Брандов и колеблющихся Пер Гюнтов, за душами которых охотятся разные тролли.

Он опять раскрыл книгу. Пресловутый пуговочник пришел за душой Пер Гюнта. Он получил приказ:

«Ты послан Пера Гюнта взять, который

Всю жизнь не тем был, чем был создан быть,

И, как испорченная форма, должен

Быть перелит»…

— Испорченная форма. Пуговица без ушка. Никто… Лом, негодный даже для переливки. Ты задумывался над этим, Саша?.. В каждом из нас есть много нуждающегося в переливке. Но разве можно переливать пустоту? Как здорово здесь Григ почувствовал Ибсена! А ведь Пер Гюнты живут и в нашем мире… Живут, Саша… А как великолепна и высокогуманистична вся сложная музыкальная тема Сольвейг! Впрочем, я тебе совсем задурил голову. Целую лекцию прочел. Твой педагогический хлеб отнимаю. Да и знаешь ты обо всем этом больше бедного, малообразованного поэта. Давай лучше пойдем покормим несчастную, брошенную на произвол судьбы свеновскую лисицу.

А я был бесконечно благодарен ему. Беседы с Луговским были для меня живой водой. Я стал лучше понимать Ибсена, да и одного ли Ибсена?..

Лунный свет серебрил его черные, смоляные волосы. Густые брови казались двумя крыльями на красивом, строгом лице, лице викинга.

Из окна опять донеслась мелодия Грига, точно Сусанна аккомпанировала разговору нашему.

Володя прислушался, еще суровее сдвинул брови. Что-то дрогнуло в лице его. И мне показалось на одно мгновение, что он не только презирает Пер Гюнта, не только жалеет его, но и боится… Может быть, боится, сам того не сознавая. А может быть, я тогда и не заметил этого и только потом, много позже, уже в военные годы, вспомнил по какой-то сложной и не всегда объяснимой ассоциации, возникшей из самых глубин сознания, вспомнил в годы очень трудные и во многом для Володи Луговского так же необъяснимо и неожиданно трагические. Не знаю… Не знаю…

…Начиная с 1937 года количество жильцов нашего Дома Герцена стало катастрофически убывать…

Исчез старый большевик-правдист Александр Зуев. Исчез Петр Слетов. Исчез Иван Евдокимов. Исчез Артем Веселый.

Так же редели ряды руководителей ЛОКАФа и редакции журнала «Знамя»… Были изъяты пуровские наши товарищи, носящие по три и по четыре ромба. Боевой комиссар и прекрасный писатель Роберт Петрович Эйдеман. Ответственный редактор «Знамени», армейский комиссар Михаил Ланда. Его заместитель Семен Рейзин. Член редколлегии, генеральный секретарь ЦК комсомола Александр Косарев.

Вскоре из всей большой представительной редколлегии осталось четверо: Вишневский, Новиков-Прибой, Луговской и Исбах.

Нам трудно было понять, что происходит. И я не хочу теперь задним числом преувеличивать нашу стойкость и сознательность.

Но когда арестовали еще одного соседа нашего, талантливого поэта-коммуниста Антала Гидаша, мы написали в защиту его письмо, смелое по тем временам, а по существу выражающее самые естественные наши чувства, наш долг перед другом, которого знали многие годы.

Среди других стояла подпись Владимира Луговского.

Насколько мне известно, в защиту Гидаша были написаны и другие письма. Гидаш был освобожден только весной 1944 года.

5

15 сентября 1939 года многих военных писателей-локафовцев вызвали в ПУР. Приказом начпура мы были мобилизованы в армию, получили военное обмундирование, оружие и соответствующие направления в войска. Группа писателей выехала на Украину, группа — в Белоруссию.

Какие конкретные задачи выпадут на нашу долю, мы еще не знали. Но, следя за мировыми событиями, ясно представляли себе, что дело идет не просто об очередных маневрах, в которых не раз уже принимали участие.

Гитлер начал вторую мировую войну. После оккупации Австрии, Чехословакии фашистские войска вступили на территорию Польши и, сломив сопротивление бековских дивизий, направились к востоку, к землям, искони населенным белорусами и украинцами…

В «белорусскую» группу писателей входили Владимир Луговской, Евгений Долматовский, Борис Левин, Семен Кирсанов, Александр Твардовский, Илья Френкель, Арон Эрлих, Владимир Лидин, автор этих строк. Писатели, ставшие полковыми и батальонными комиссарами, интендантами первого и второго рангов, старшими политруками, распределены были по армейским газетам.

Владимир Луговской (самый бравый — три шпалы в петлицах), Александр Исбах (две шпалы) и Евгений Долматовский (одна шпала) приезжают к месту назначения, в город Смоленск.

Здесь уже пахнет порохом. Моментально включаемся в жизнь окружной военной газеты «Красноармейская правда».

Покровы военной тайны все более спадают, и мы уже знаем, что готовится правительственный указ о переходе польской границы, чтобы освободить из-под панского ярма и не оставить под немецко-фашистским гнетом земли Западной Белоруссии и Западной Украины.

Вместе с товарищами-журналистами мы готовим боевой номер газеты. Номер этот не может выйти без песни, без марша наступающих войск.

Получив специальное задание, возбужденные как никогда, Луговской и Долматовский уединяются в редакторском кабинете, и через два часа мы уже поем, на неопределенный пока еще мотив (композитор еще в пути), новую песню:

Мы идем за великую родину,

Нашим братьям по классу помочь.

Каждый шаг, нашей армией пройденный,

Прогоняет зловещую ночь.

      Белоруссия родная,

      Украина золотая,

      Ваши вечные границы