Раннее утро. Дождь… Но народ уже толпится на улицах и площадях освобожденного города.

Отдела распространения у нас нет. Почтальонов тоже.

Мы хватаем пачки газет и выбегаем на улицу. Мы раздаем газеты ошеломленным гражданам. Мы расклеиваем их на стенах домов.

А Луговской, монументальный, медлительный полковник Луговской вместе с исключительно быстрым, подвижным, оперативным Кирсановым разбрасывают листы газеты, объезжая город на великолепном нашем «шевроле».

…Мы самостийно издавали газету «Боевое знамя» три дня. Сами авторы, сами интервьюеры, сами корректоры, сами редакторы, сами цензоры, сами почтальоны.

Это был поистине редкий случай в истории советской печати.

Через три дня подошла редакция армейской газеты «Боевое знамя», и мы передали ей все наше хозяйство.

Мы почти не спали эти три дня. Бывало, ляжешь на часок, проснешься — видишь: Володя сидит на своей кровати и пишет…

…Начальник гарнизона издал приказ населению — снести все оружие на площадь. Приказ был выполнен беспрекословно. Целая гора оружия выросла перед зданием воеводства. Чего-чего только тут не было… Длинные сабли времен короля Августа. Мушкеты. Пистолеты с длинными дулами и пороховыми полками. Шляхетские шпаги с золотыми рукоятками. Морские кортики. Дуэльные рапиры. Изящные дамские стилеты. Комендант разрешил нам взять на память любой клинок.

Я был занят в типографии и не мог заглянуть на площадь.

Володя, весь увешанный саблями и мушкетами, гремел на каждом шагу и напоминал передвижную оружейную выставку. Вот где его старая страсть была полностью удовлетворена. На мою долю досталась только ржавая, иззубренная офицерская шашка с вензелем Николая II на эфесе.

…В последний день пребывания в Вильно мы зашли в знаменитый виленский собор. Шла служба. Впереди, у алтаря развевались красные одежды кардинала.

Володя сразу уставился на картины, висящие в соборе, и не отрывал от них восхищенного взгляда.

Молящиеся (их было не так уж много) оглядывались на нас. Наша военная форма смущала их. Мы вышли, едва оттянув Луговского от картин.

— Мурильо, — сказал он нам восхищенно. — Вы понимаете, ребята? Редкий Мурильо…

…Много позже литовский поэт Вацис Реймерис написал стихи «Владимир Луговской в Вильнюсе». Там были и такие строчки:

Пятиконечные звезды по Вильнюсу

кружатся.

Люди глядят на них,

с ними сродниться успев.

И высокий поэт в солдатской шинели

о мужестве

и о любви

читает стихи нараспев…

…А потом было еще много всяких событий и приключений в этом походе.

Помню старинный феодальный замок «Мир», построенный в XV веке. Здесь до прихода советских войск жил князь Святополк-Мирский, крупный магнат.

Мы приехали в этот полуразрушенный (еще со времен Наполеона) замок глубокой ночью… В нижнем этаже светился огонек. Романтически настроенный Луговской высказал предположение, что там скрываются какие-нибудь шляхтичи, и, предложив взять замок штурмом, сам с пистолетом в руках возглавил наш боевой отряд.

В замке оказалась наша саперная рота… И командир роты, техник 2-го ранга, напоил нас, продрогших, крепким ароматным чаем… И Луговской читал стихи…

Помню какую-то деревушку по дороге на Гродно. Гостеприимная хозяйка, совершенно потрясенная величественным видом Луговского, не зная, как угодить ему, буквально утопила его в жарких пуховых перинах. А ночью, напуганная богатырским его храпом, достигшим даже сарая, где сама она расположилась на ночь, долго будила нас: «Скорее, пан полковник умирает…»

А романтический пан полковник только приоткрыл один глаз, перевернулся на другой бок и захрапел не менее грозно и величественно…

…Помню шлагбаум у города Слонима, породивший довольно бессмысленное, но вызывавшее наш общий смех шестистишье Луговского и Долматовского:

Подымается шлагбаум.

Проезжает Апфельбаум.

Не опускайте, пожалуйста, шлагбаума.

Пожалейте нашего дорогого товарища Апфельбаума.

Но опускается шлагбаум.

И погибает Апфельбаум.

Помню, как проезжали Новогрудок, родину Мицкевича, и Володя, задумчивый, сосредоточенный, рассказывал нам о жизни великого польского поэта, друга Пушкина.

…Помню собрание интеллигенции в городе Гродно, где советские офицеры (Владимир Лидин и я) прочли пораженным гродненским учителям, инженерам, врачам, литераторам лекции о творчестве Генриха Сенкевича и Элизы Ожешко, а полковник Луговской вдохновенно читал стихи Адама Мицкевича.

…Помню и… комический эпизод. В Гродно на улице Наполеона Володя почтительно приветствовал идущего нам навстречу комдива. Комдив сурово остановил его и сказал:

— Нарушаете устав, товарищ полковник! Приветствуете старших небрежно, не вынимая трубки изо рта… Плохой пример для подчиненных. Делаю вам замечание.

— Это поэт Луговской, — шепнул я комдиву.

Он остановился озадаченный.

— Ах, Луговской, поэт… Ну тогда другое дело. А все-таки устав есть устав. Имейте в виду.

Мы долго потом подсмеивались над смущенным Володей…

…Помню и замечательные стихи Володи, прочитанные нам на каком-то биваке, «Ночь под Молодечно» (стихи писал он ежедневно, беспрестанно, в любой обстановке).

Начало:

Ночь, полная листвы

                                и медленного гула.

Затор грузовиков,

                           и мы опять идем.

На сотни верст

                       земля

                                качнулась и вздохнула,

И танки говорят

                        с лесами и дождем…

И конец:

Народ бессмертней нас.

                                    Он будет видеть вечно

Сентябрьских

                     злых лесов

                                       величье и красу.

Но мне дана

                   одна

                           та ночь под Молодечно,

Московских танков гул

                                   в бушующем лесу.

Пусть каждый из людей

                                    поймет

                                               без перевода,

Как пробивали мы

                            свободе путь прямой.

Плывут грузовики —

                                птенцы родных заводов.

Уходит грузовик —

                             фонарик за кормой.

7

В Бресте мы встретились с поэтом Александром Твардовским, прикомандированным к армии комкора Василия Ивановича Чуйкова, впоследствии прославленного героя битвы на Волге.

В редакции армейской газеты состоялся импровизированный вечер. Луговской читал «Смерть Шиманского», Долматовский — «Песнь о сестре» и «Городок Долматовщизны», Твардовский — «Вчера и сегодня».

…Вчера хлебороб —

Белорус, украинец —

Стонал на убогой

Своей десятине.

         Вчера здесь батрак

         Почитался за быдло,

         И доли иной

         Ему было не видно.

Вчера были паны…

Услышьте же, люди:

Сегодня их нету —

И завтра не будет!

Ночевали мы все в редакции на огромной куче трофейных знамен.

На следующий день выехали дальше — на Варшаву.

Здесь, за Бугом, в лесу у деревни Яблонь, оказались мы свидетелями одного из немногих в тот поход жестоких боев, которые вел батальон капитана Малышева с панскими офицерами и жандармами. В этом бою были ранены помощники Малышева — старший лейтенант Вилонов, лейтенант Бабичев, погиб младший командир комсомолец Гречухин.

Это, в