Джованна наклоняется, поднимает подъюбник и прячет его за спиной.

– Его больше нет, – говорит она, неожиданно наклоняется и гладит Франку по голове. – Дочь моя… Ты не знаешь, что значит быть замужем за Флорио. Когда ты это поймешь, то вспомнишь все, что я тебе говорила. А это я немедленно выброшу. Не нужно давать прислуге поводов для сплетен. А ты впредь постарайся не горячиться, – заключает она, кивнув головой в сторону сына.

Иньяцио кивает, бормоча «да, да».

Джованна открывает дверь, выходит из комнаты. Она чувствует себя усталой, измученной, как будто предчувствие, которое сгущалось, как тучи, наконец-то разразилось грозой. Ее страдания возвращаются, чтобы напомнить о себе.

Она идет по коридору. Шелк в ее руках кажется горячим. Ей не терпится избавиться от него, тогда, может быть, вместе с ним уйдут тяжелые воспоминания.

Она любила Иньяцио, своего Иньяцио, слепо, как собака, которая всегда возвращается к хозяину, даже если он ее бьет. И спустя много лет, когда та, другая женщина, возможно, исчезла из его мыслей, он продолжал по-своему любить ее, свою жену, испытывая к ней привязанность, основанную на доверии и участии. Привязанность… но и этого ей было достаточно, она понимала, что Иньяцио не может дать ей ничего другого. Пройдя через боль и слезы, она это поняла.

Остается надеяться, что эти двое тоже что-то поймут о своей судьбе. И примут ее.

* * *

Иньяцио, сидя в кабинете отца, просматривает бумаги, накопившиеся за время его отсутствия. Из Марсалы приходят сообщения о том, что урожай будет плохим из-за нашествия виноградной филлоксеры. Он пожимает плечами, хорошо, что пока нет новостей о появлении этого вредителя на виноградниках в окрестностях Трапани, но нужно принять меры предосторожности. Потом читает жалобы от владельцев серных шахт: они просят поспособствовать дальнейшему снижению пошлин. Иньяцио чувствует, как от волнения и нервозности по телу бегут мурашки. Встает, начинает ходить по комнате. Его отец объединил производителей серы и помог им добиться более выгодного налогообложения, но, видимо, этого им недостаточно. Они все равно жалуются на непомерные налоги, на то, что расходы чрезмерно высоки по сравнению с доходами от продажи продукта. Черт бы их побрал…

Иньяцио снова садится за стол, перечитывает бумаги. Нет, итальянский рынок слишком мал для сицилийской серы: возможно, придется сдать в аренду несколько шахт, например, в Раббионе или Боско… Или же обратиться к французам и англичанам. Кстати, англичане разработали более быстрый и дешевый способ производства серы… Надо бы написать Александру Чансу, промышленнику, который получил патент в Великобритании. Возможно, его заинтересует приобретение их производства по выгодной цене.

Слишком много всего нужно учесть, слишком много обращенных к нему вопросов. В который раз Иньяцио удивляется, что отцу удавалось держать все дела под контролем… И тут же говорит себе, что вообще-то ему не в чем себя упрекнуть, он тоже старается работать хорошо. И потом, разве что-то случилось? Ничего серьезного. Он не видит никаких признаков кризиса. Его торговый дом крепок, как дом, построенный на скале, о котором говорится в Евангелии. Более того, у него есть поддержка со стороны «Кредито Мобильяре», с которым заключен взаимовыгодный договор: отделение в Банке Флорио, доля в акциях компании и готовность дать гарантии правительству в том, что компания Иньяцио модернизирует свои суда и купит новые пароходы. Короче говоря, он не на мели.

Конечно, банки еще не оправились от последнего крупного скандала. Начался суд над руководителями «Банка Романа», им предъявлены серьезные обвинения: взяточничество, растраты, махинации с фальшивыми деньгами, незаконное присвоение денежных средств. Поговаривают даже, что у Бернардо Танлонго были найдены векселя за подписью самого короля, которому понадобились деньги на содержание фавориток. Конечно, подобный скандал будет иметь тяжелые последствия, но при чем тут дом Флорио?

Иньяцио снова встает. Он подходит к окну, отодвигает гардины и смотрит на пустынную площадь. Затем резко поворачивается и идет к буфету, где на серебряном подносе стоят бутылки коньяка, арманьяка и бренди, кое-что его собственного производства. Он наливает себе коньяк, смакует его.

Однако беспокойство не ослабевает.

Идиот, говорит он себе и тихонько постукивает ладонью по стене.

Ему следовало быть осторожнее со своими вещами. Но как, черт возьми, женский подъюбник оказался между его сорочками?

Он снова видит ту женщину в холле тунисского отеля. Воспоминание о ней доставляет ему удовольствие: светлые волосы, светлая кожа и холодные голубые глаза, на дне которых сладостные обещания.

Он провел с ней два дня, два безумных дня, они обедали и ужинали в номере, пили шампанское. Он вышел из отеля только один раз, сходил на базар и купил для Франки ожерелье из скрепленных между собой золотых сердец, а для нее – золотой браслет с крупным изумрудом.

Вероятно, когда она переоделась, ее подъюбник оказался среди моих сорочек. В день отъезда я так торопился, что бросил все скопом в чемоданы. Зря я не поручил это Саро. И что же? Почему я должен чувствовать вину за мимолетное приключение? Я даже имени ее не помню.

Иньяцио отпивает еще глоток коньяка. Мало того, что ему приходится нести ответственность за компанию, так еще и жена закатывает истерики. Должна же она понимать, черт возьми, что у него есть свои потребности. Беременные женщины такие хрупкие, будто все они мадонны, размышляет он, кривя губы. А он хочет свободы. Хочет веселиться и делать что вздумается.

Она все равно останется его женой, не так ли? Она – его дом. Королева его сердца. Мать его детей. В конце концов он всегда будет возвращаться к ней. И ей придется его простить.

* * *

Иньяцио в костюме-тройке хорошего английского сукна, шелковом галстуке, скрепленном бриллиантовой булавкой, завтракает в столовой с видом на зимний сад на втором этаже виллы в Оливуцце. Ночью шел дождь, и на перилах балюстрады блестят капли воды. Ноябрь стряхнул с себя золото осени и спрятал его под серым покрывалом.

Входит Джованна, закутанная в черную шаль. Она велит камердинеру разжечь огонь в камине и подать ей завтрак: чай с кусочком хлеба. Франки нет. Наверное, еще спит, думает Джованна. И правильно, ведь роды могут начаться со дня на день. Джованна внимательно наблюдала за невесткой в эти дни. Не только за ней, но и за сыном. Он окружил жену вниманием и заботой: дарил цветы, украшения, проводил с ней много времени… Франка была спокойна, в хорошем настроении, но от Джованны не ускользнуло, как она смотрела на Иньяцио: порой грустно, порой строго, почти