Иньяцио стоит посреди комнаты, руки безвольно висят вдоль тела, он переводит взгляд то на жену, то на мать и всем своим видом показывает, что признает вину и готов понести любое наказание.

Джованна, скрестив руки на груди, пристально смотрит на сына и невестку. С самого начала она чувствовала, что брак Иньяцио и Франки не будет крепким. Они поженились, не представляя себе, что значит терпеть и жертвовать собой ради другого. Они полагали, что «навсегда» означает вместе плыть по широкой и спокойной реке жизни. Когда на самом деле это значит вместе переживать шторма, противостоять ветрам, приливам, обходить мелководье. Все получается, когда оба гребут в одном направлении, смотрят в одну сторону, видят один горизонт.

Она так хотела этого, пожертвовала всем ради идеала любви. Но в конце концов ей пришлось смириться: нередко бывает так, что один любит за обоих. Есть люди, которые не хотят любить или просто не умеют. Она поняла, что любовь может жить, питаемая лишь одним человеком. Поняла, что можно избежать отчаяния, если смириться с ложью. Поняла, что довольствоваться крохами лучше, чем умереть с голоду.

Теперь настал их черед учиться. Понимать, как обходиться тем малым, что их объединяет.

– Мама, скажите ей, что это какая-то ошибка. Клянусь, я никогда бы так не поступил.

– Замолчи!

Пораженный, Иньяцио замирает. Мать никогда не разговаривала с ним в таком тоне. Она всегда была на его стороне, всегда его защищала. Что же происходит?

Джованна наклоняется, брезгливо берет подъюбник двумя пальцами и снова бросает на пол.

– Я всегда подозревала, что вы поженились, не вполне отдавая себе отчет в том, что делаете. Теперь я в этом уверена.

– Я отдавала себе отчет, maman, – раздраженно отвечает Франка. – А вот он…

– Она устраивает мне сцену из-за ерунды, это просто… – Иньяцио почти кричит.

– Замолчите, вы оба!

Джованна подходит к невестке, берет ее за подбородок.

– Дочь моя, посмотри на меня. Пора тебе понять, что вся тяжесть брака лежит на женских плечах. – Она говорит тихим, ласковым тоном. – Так уж устроено в мире, по крайней мере, пока он не перевернется и мы не наденем брюки. Когда нужно, промолчать, когда нужно, сделать вид, что не замечаешь. Что бы ни случилось, ты его жена. Неважно, что твое сердце обливается кровью: есть кое-что поважнее гордости. Первое – это имя Флорио. А второе – твой сын.

Франка подносит руку к животу, как будто хочет защитить ребенка. Промолчать? Смириться? Страдать молча? Даже ее собственная мать не осмелилась бы сказать ей такое. Ей хочется бунтовать, кричать, что она не позволит попирать свое достоинство, но она поднимает взгляд, смотрит Джованне прямо в глаза и понимает то, что яснее всяких слов.

Джованна говорит не про внешние приличия – она сама всю жизнь прожила с болью, оттого что муж держал ее в стороне от себя, она испытывала унижение, оттого что с ней не считались, как считались бы с мужчиной. Со временем боль притупилась, но не прошла. И Франка чувствует это.

– Я вышла за него замуж, потому что люблю его, maman, вовсе не из-за имени, понимаете? – бормочет Франка, вытирая слезы тыльной стороной ладони. Она выпрямляет спину. – Я хочу уважения, которого заслуживаю.

– Он не сможет дать его тебе, – сухо отвечает Джованна. – Мой сын должен показать всем, что девушки падают к его ногам. Не представляешь, сколько раз отец пытался его образумить. Он любит тебя, это видно, иначе он уже выломал бы дверь и убежал в клуб. Он из тех, кто убегает, – продолжает она, а Иньяцио смотрит на нее, ошеломленный. – Но он здесь, он пытается убедить тебя, что ничего не было, потому что ты – его жена. Но не думай, что он перестанет бегать за юбками, потому что он – твой муж. Он такой, какой есть, ты не в силах изменить его природу.

Иньяцио не может поверить своим ушам. Конечно, Франке полезно напомнить, как она должна себя вести, но он и подумать не мог, что мать такого низкого мнения о нем, что она может так легко сорвать с него маску.

– Нет, нет и еще раз нет! – протестует он, расхаживая по комнате. – Maman, вы повторяете сплетни, которые слышите в городе. Неужели вы им верите? Вы… вы не знаете, что я чувствую… Да и где вам знать? Вы с отцом никогда не любили друг друга. Думаете, я не видел? Не видел, как вы бегали за ним, а он даже не смотрел на вас?

У Джованны перехватывает дыхание, ее бледные щеки розовеют.

– Что ты знаешь обо мне и твоем отце? – Голос у нее хриплый, в нем почти осязаемая горечь. Джованна кладет руку на грудь сына, как будто хочет оттолкнуть его.

В комнате повисает тишина.

– Вы не знаете, что значит прожить с кем-то всю жизнь, – продолжает Джованна. – Вы еще дети, у вас молоко на губах не обсохло. Любовь! – Она смеется, но смех этот – как ножом по стеклу. – Вы говорите «любовь», но не понимаете, что это значит. Вот ты, – Джованна тычет пальцем в грудь сына, – ты ни в чем не знал нужды и ничего не делал, чтобы это заслужить. А она, – продолжает Джованна, указывая на Франку, – эта пигалица выросла под стеклянным колпаком, защищенная от всех и вся. Любовь хороша только в сказках про Орландо и Анджелику, на то они и сказки. А на самом деле любовь – это покаяние и жертва. Ты не способен на отречение, и твоя жена тоже, судя по тому, что она говорит… – Голос Джованны становится тише, теперь она будто бы говорит сама с собой. – Мы с твоим отцом совершили ошибку: не научили тебя, что сначала благо нужно заработать, а потом его сохранить.

Джованна обращается к Франке:

– Ты вышла за него замуж. Он такой, какой есть, и его не переделать. Ты можешь устраивать скандалы, но тогда я первой тебя возненавижу. Или ты станешь сильной и будешь терпеть, потому что он по-своему любит тебя. – Джованна почти шепчет: – Важно только одно. Позволь сказать тебе, как дочери: он всегда должен к тебе возвращаться. Неважно, как и когда. Если хочешь его удержать, он должен знать, что ты всегда простишь. Закрой глаза и уши и, когда он вернется, молчи.

– Простить за все то зло, которое он мне причинил? – Франка тоже говорит почти шепотом. Слезы снова текут по ее лицу. – После того, как я