какой-то почтовой ошибки. Ты продолжал навещать нас каждый четверг и оставался, как обычно, полным энтузиазма, веселым, приводящим в бешенство. Том продолжал ловить каждый твой вдох. А я продолжала наблюдать за вами обоими, иногда гадая, когда же мое письмо возымеет желаемый эффект, иногда сожалея о том, что я вообще написала его.

Том все время работал, мы с Джулией избегали друг друга, а Сильви была занята ребенком, и остаток августа тянулся долго и утомительно. Я с нетерпением ждала возможности снова начать работать и увидеть детей теперь, когда я хорошо ориентировалась в классе. Но больше всего я ждала встречи с Джулией. Мне не хватало наших разговоров и ее самой. Я надеялась, что мы сможем восстановить нашу дружбу. Она была зла, а я – расстроена, но мы справимся. Что касается намека на ее личные дела, то я надеялась, что она просто оставит эту тему и мы сможем дружить, как прежде.

Я знаю, Патрик. Знаю, насколько была глупа.

В первый день семестра лил дождь. Обычного брайтонского ветра не было, но мой зонт не слишком защитил меня: к тому времени, когда я добралась до школьных ворот, мои туфли промокли, и темное пятно влаги расплылось по передней части моей юбки.

Я прошла по коридору и открыла дверь в класс. Джулия сидела на моем столе скрестив ноги. Я не удивилась: это было похоже на нее – броситься прямиком в воду, и я вполне готова была встретиться с ней таким образом. Я остановилась, с кончика моего зонтика капала вода.

– Закрой дверь, – сказала она, вскакивая.

Я выполнила приказ не торопясь, чтобы перевести дыхание. Все еще глядя на дверь, я сняла жакет и прислонила зонтик к стене.

– Марион.

Она стояла прямо за мной. Я сглотнула и повернулась к ней лицом.

– Джулия.

Она улыбнулась.

– Как и раньше.

В отличие от меня, Джулия была совершенно сухой. Ее голос звучал серьезно, но на лице сияла дружелюбная улыбка.

– Рада тебя видеть… – начала я.

– У меня новая работа, – быстро сказала она. – В школе в Норвуде. Хочется быть ближе к Лондону. Я собираюсь зацепиться там на самом деле. – Она вздохнула. – Я хотела, чтобы ты узнала первой. Я планировала это какое-то время.

Я посмотрела на свои промокшие туфли. Пальцы ног начали неметь.

– Я должна извиниться, – начала я, – за то, что сказала…

– Да.

– Мне жаль.

Она кивнула.

– Не будем больше об этом говорить.

Повисла пауза, мы смотрели друг на друга. Лицо Джулии было бледным, а губы сложены решительно. Я первая опустила глаза. В какой-то ужасный момент мне показалось, что я могу заплакать.

Джулия вздохнула.

– Посмотри на себя. Ты промокла. У тебя есть во что переодеться?

Я сказала, что нет. Она щелкнула языком и схватила меня за руку.

– Идем со мной.

В угловом шкафу в классе Джулии на задней двери висели две твидовые юбки и пара кардиганов.

– Я держу их здесь, – сказала она, – на экстренный случай. Вот.

Она сняла большую юбку и прижала ее к моей груди.

– Эта должна подойти. Она немного нелепая, но нищим выбирать не приходится. Возьми это.

Но она вовсе не была нелепой. Тонкая ткань насыщенного пурпурного цвета не слишком гармонировала с моей блузкой в цветочек, но идеально сидела на моих бедрах, и длина была ровно по колени. Я не снимала ее весь день, даже когда моя юбка высохла. Я забрала ее домой и повесила в шкафу рядом со свадебным костюмом Тома. Джулия никогда не просила меня вернуть ее, и она до сих пор хранится у меня – аккуратно лежит в нижнем ящике.

Следующим вечером я вернулась домой поздно, потратив несколько дополнительных часов на подготовку к следующему учебному дню. Я закинула корзину в угол кухни, завязала фартук, бросилась чистить картошку и обваливать в муке кусочки трески на обед. Когда наре́зала рыбные чипсы и погрузила их в воду, я посмотрела на часы. Полвосьмого. Он приходил домой к восьми – значит, у меня есть полчаса, чтобы привести себя в порядок, поправить волосы и сесть почитать.

Вскоре, однако, я обнаружила, что притворяюсь, будто читаю, потому что мой взгляд все время падал на часы на каминной полке. Четверть девятого. Половина. Без двадцати девять. Я положила книгу и подошла к окну, открыла его и, наклонившись, посмотрела вверх и вниз на улицу. Когда не увидела никаких признаков Тома, я приказала себе не делать глупостей. Быть полицейским – это не работа с обычным графиком. Он говорил мне это достаточно часто. Однажды он опоздал больше чем на шесть часов. Он пришел с синяком на щеке и ссадиной над глазом. «Подрался в “Ведре с кровью”, – довольно гордо объявил он. – Нужно было обыскать это место, и все пошло наперекосяк». Должна признаться, мне нравилось лечить его раны, приносить таз с теплой водой, добавлять каплю деттола[75], намачивать в воде кусочек ваты и нежно прикладывать его к коже, как делает хорошая няня.

Сегодня будет нечто подобное, сказала я себе. Ничего не произойдет такого, с чем он не мог бы справиться, не о чем беспокоиться. Возможно, я даже смогу снова его покормить, когда он вернется домой. Я положила рыбу обратно в холодильник, поджарила себе несколько кусочков, поела в одиночестве и легла спать.

Я, должно быть, очень устала, потому что, когда проснулась, уже начало светать, а Тома так и не было. Я вскочила и поспешила вниз, окликнув его по имени. Он мог прийти поздно и заснуть в кресле. Такое тоже случалось раньше, напомнила я себе. Но только в гостиной не было Тома, не было и туфель у двери, и куртки на вешалке. Я бросилась обратно наверх и натянула платье, которое бросила на пол накануне вечером. Выйдя из дома, я собиралась пойти в полицейский участок. Но, когда неслась по Саутховер-стрит, поняла, что мне следовало надеть жакет: еще не было и шести и было холодно. И я передумала. Представила голос Тома: «Зачем ты это сделала? Хочешь, чтобы меня называли подкаблучником?» – и решила попробовать дойти до его матери. Вышла я, правда, с ключами в руке и без денег на автобус. По крайней мере, она жила в получасе ходьбы отсюда. Я побежала и, когда добралась до конца улицы, обнаружила, что вместо этого поворачиваю к набережной. Хотя мой разум еще не проснулся, мое тело, казалось, знало, что делать. Понимаешь, я знала, где он. Я все время знала. Он остался на ночь