«А откуда вы знаете, что это был именно он?» Господин констебль отвечает: «Это был точно он, никаких сомнений. Если бы вы его увидели хоть раз, вы бы вряд ли его забыли». – «И что же он делал?» – поинтересовался я. И получаю ответ: «Разговаривал с кебменом, который сидел на козлах четырехколесного экипажа. У него на голове был большой узел с какими-то вещами – похоже, он собирался взять его с собой в кеб. Мне показалось, что кебмен против этого возражал». Ну, тут уж я не утерпел – взял этого весьма достойного представителя доблестной полиции под руку и со скоростью молнии привел сюда, в дом по другую сторону дороги, где остались вы, друзья.

Выслушав Атертона, я задумался. Поскольку рост полицейского составлял шесть футов и три или четыре дюйма, а сложения он был весьма внушительного, мне показалось, что он непохож на человека, которого можно вот так легко взять под руку и «со скоростью молнии» притащить куда бы то ни было. Судя по улыбке констебля, он подумал о том же.

И все же, несмотря на то что Атертон в каких-то деталях явно преувеличивал, новость, которую он принес, была достаточно важной. Я решил расспросить констебля сам.

– Вот моя визитная карточка, констебль. Не исключено, что до окончания сегодняшнего дня против человека, который проживал в этом доме, будет выдвинуто очень серьезное обвинение. При этом принципиально важно, чтобы все его передвижения тщательно контролировались. Я полагаю, вы не сомневаетесь в том, что мужчина, которого вы видели на Бродвее, был именно тем, кто арендовал это жилище?

– Ни капельки. Я знаком с его внешностью так же хорошо, как с внешностью моего брата. Мы все здесь его знаем как облупленного, и все называем арабом. Я приглядывал за ним с того самого момента, как он здесь появился. Странный тип. Я всегда говорил, что он что-то такое замышляет. Никогда не встречал человека, которого можно было бы увидеть на улице в любое время дня и ночи, в любую погоду. И при этом он всегда несется бегом так, словно за ним черти гонятся. Как я уже сказал этому джентльмену, я видел его на Бродвее – это было примерно с час тому назад, а может, и немного больше. Я как раз заступил на дежурство – и вдруг заметил, что перед железнодорожной станцией собралась толпа. Там-то я и увидел этого араба – похоже, у него вышел спор с кебменом. На голове у араба был здоровенный тюк – в длину футов пять или шесть, а то и еще побольше. Так вот, он хотел взять этот узел с собой в кеб, а возница этому противился.

– Но вы не видели, как он отъехал?

– Нет, не видел – дел на станции было много.

– И вы не говорили с арабом или с кебменом?

– Нет. Вы же понимаете, это не мое дело. Я просто проходил мимо, и вся эта сцена привлекла мое внимание.

– А номер кебмена вы не записали?

– Нет. Мне показалось, что в этом нет необходимости. Я знаю этого кебмена – и как его зовут, и вообще все про него. Он держит лошадь на конюшне в Брэдморе.

Я раскрыл свой блокнот.

– Дайте мне его адрес.

– Точно не помню имя, данное ему при крещении, кажется, Том, но я не уверен. Так или иначе, фамилия его Эллис, а адрес – Чёрч-Мьюз, Сент-Джон-роуд, Брэдмор. Номер дома я тоже не знаю, но вам любой покажет, где он живет, – спросите только Четырехколесного Эллиса. Так его прозвали приятели – из-за того, что он правит четырехколесным экипажем.

– Спасибо, констебль. Я ваш должник, – сказал я и передал моему собеседнику две полукроны. – Если вы понаблюдаете за домом и будете в ближайшие несколько дней информировать меня обо всем происходящем здесь, вы меня очень обяжете.

Мы снова не без труда уселись в двухколесный кеб, на котором приехали, и возница уже собирался хлестнуть свою клячу, когда констеблю, судя по выражению его лица, вдруг пришла в голову какая-то мысль.

– Один момент. Я чуть не забыл самое главное. Слава богу, что вспомнил. Я слышал, как этот араб сказал кебмену, куда его отвезти. Он повторял это раз за разом со своим странным акцентом. «Вокзал Ватерлоо, вокзал Ватерлоо». – «Ладно, – сказал Эллис, – я вас отвезу на вокзал Ватерлоо, но я не позволю вам запихивать этот ваш мешок в мой кеб. Для него там не хватит места, так что вам придется положить его на крышу». – «Мне надо на вокзал Ватерлоо, – опять завел свое араб, – и я возьму эту вещь с собой». – «А я разве вам говорю, что вы не можете взять ее с собой? – возражает Эллис. – Тащите ее с собой, ежели хотите, да хоть двадцать таких, мне наплевать. Только в кеб ваше барахло не пихайте – на крышу его положите, и дело с концом». – «Я возьму свой багаж на вокзал Ватерлоо», – гнет свое араб. Так они и препирались, не понимая друг друга, а народ вокруг просто покатывался со смеху.

– Значит, вокзал Ватерлоо. Вы уверены, что араб сказал именно это?

– Готов поклясться чем хотите. Помнится, я еще подумал: «Интересно, сколько денег ему придется отвалить за поездку на местный железнодорожный вокзал, да еще находящийся за пределами четырехмильного радиуса».

Когда наш экипаж тронулся, у меня так и вертелся на языке горький, хотя, возможно, и не совсем справедливый вопрос. А именно – характеризует ли лондонскую полицию в целом тот факт, что ее сотрудник едва не забыл сообщить мне самую важную деталь того, о чем он долго рассказывал. Даже то, что он все же вспомнил об этом, не очень-то вдохновляло – ведь это произошло лишь в самый последний момент, да и то совершенно случайно, к тому же когда тот увидел в моей руке серебряные монеты. Пока кеб тащился по проселочной дороге, между Лессингемом, Атертоном и мной сама собой возникла оживленная дискуссия.

– В этом тюке была Марджори, – сказал Лессингем подчеркнуто мрачным тоном и с предельно скорбным выражением лица.

– Сомневаюсь в этом, – возразил я.

– Она, она. Я это чувствую. Я это знаю. Она была либо мертва и расчленена, либо обездвижена с помощью веревок и кляпа и потому совершенно беспомощна. Теперь все, что мне остается, – это месть.

– Повторяю, я сомневаюсь в том, что ваше предположение верно.

– Как это ни печально, но я склонен согласиться с Лессингемом, – встрял в разговор Атертон.

– Вы ошибаетесь, – настаивал я.

– Вы говорите это с чертовски самоуверенным видом, но это проще всего. А вот доказать, что вы правы, гораздо труднее. Если мы с Лессингемом ошибаемся, то как вы объясните упорное желание этого типа взять сверток с собой в кеб, о котором рассказал констебль? Если там, внутри, не было чего-то ужасного, чудовищного и этот тип не боялся, что кто-то может случайно обнаружить узел, почему он не хотел положить его на крышу кеба?

– Вполне возможно, что в свертке в самом деле было что-то необычное, и араб действительно опасался, что кто-нибудь это заметит. Однако я сомневаюсь, что это было именно то, на что вы намекаете.

– Представьте себе – Марджори осталась одна в доме, и после этого никто ее больше не видел. Под полом мы нашли ее одежду, прядь ее волос – кто-то ведь все это спрятал. Потом этот негодяй оказывается в городе с большим узлом на голове – полисмен ведь сказал, что в длину он был футов пять или шесть, или еще больше. И тип настаивает на том, чтобы узел все время находился при нем, и не хочет, чтобы он даже на какое-то время оказался вне его досягаемости и вне поля его зрения. Так что же там, в этом узле? Разве вы не видите, что все указывает только на один – и самый ужасный вариант ответа?

Мистер Лессингем закрыл лицо ладонями и глухо застонал, после чего сказал:

– Боюсь, что мистер Атертон прав.

– У меня на этот счет иное мнение, и оно не совпадает с тем, которое высказываете вы оба, – в очередной раз возразил я.

– Так, может, вы скажете нам, что, по-вашему, скрывал узел? – мгновенно завелся Сидней.

– Думаю, я мог бы сделать по этому поводу одно предположение.

– Могли бы, вы говорите? Ну так давайте, и не стройте из себя оракула! В конце концов, мы с Лессингемом оба заинтересованы в этом деле.

– Думаю, что в узле были завязаны личные вещи этого самого араба, и ничего больше. Стоп! Прежде чем вы начнете глумиться и издеваться надо