– Это я, – сказала она. Через несколько минут все насельники длинного дома от беззубых бабусь до карапузов, шатко стоящих на ногах, оказались уже в этих вопиющих футболках, подходили те им или нет, – у некоторых они болтались сильно нище колен.

Затем, словно бы в ответ на некую тонкую подсказку, возбужденная толпа начала расступаться, давая дорогу ссохшемуся человечку с морщинистыми и татуированными членами и с морщинистым и татуированным лицом, по традиции проколотыми и растянутыми мочками, одно ухо разорвано – сбоку его маленькой головы зачерствелыми тянучками болтались розовые волокна. На нем была тускло-оливковая рубашка военного образца и элегантная шляпа из леопардовой шкуры, украшенная ракушками, золотыми монетами, черными и белыми перьями птицы-носорога. Кроме того, он носил широчайшие, толстейшие очки в черной оправе, какие Дрейк только видел.

– Глянь, – выпалил он, – это же Шустряк Лазар[117].

То был Тама Усон, вождь пекитов. Вблизи и увеличенные огромными линзами, глазные яблоки его не проявляли ни крапины белого, а сидели в глазницах своих, словно пара прозрачных яиц, наполненных некой таинственной жидкостью густого темного оттенка табачного сока. Сын переводил, а он приветствовал гостей у себя в деревне, извиняясь за непростительную нехватку положенных церемоний, но обещая исправиться еще до окончания вечера. Он отвел их прочь от толпы, мимо другого деревянного столба, выбеленного стихиями и изрезанного человеческими руками – вогнан тот был в самой середине поляны, ось, к которой некогда привязывали военнопленных и приносили в жертву в ритуале систематического кровопускания, длившемся много часов, поскольку без крови, зримого потока питательных веществ, все вещи этого мира исчезнут из времени.

Будто неуклюжие обезьяны, взобрались они по зазубренной деревянной лесенке на широкую веранду длинного дома вождя. Стены и стропила, увешанные ротанговыми циновками и рыболовными сетями, были белы от рисовой пыли, а незакрепленные доски пола (ни единого признака гвоздя) постукивали и шевелились у них под ногами. Длинный дом состоял из десятка с лишним квартир, хотя многие стояли пусты и неприбранны, дневной свет вливался через дыры в прогнившем дереве. Комнаты вождя располагались в крепкой середине: мрачное спартанское пространство, провонявшее дымом и животным салом, а также мускусным, отнюдь не неприятным ароматом человека в тесноте. Пожитков у вождя имелось немного: разложенные искусно сплетенные маты на полу, пара копий, высокое духовое ружье, прислоненное в углу, несколько раскрашенных щитов, несколько корзин, изысканная китайская ваза, украшенная яростными золотыми драконами – и, как невероятно это ни было, на уровне глаз на голой стене висела троица портретов в рамках: официальная правительственная фотография президента Сухарто, стандартная литография увенчанного терном и слезливого Иисуса, а между ними, поднятый на почетное место черно-белый глянцевый снимок ухмыляющегося Джека Николсона.

– Боже мой, – воскликнул Дрейк, – эта чертова фотография действительно с подписью.

– Шутишь. – Аманда подошла ближе прочесть надпись: «Папе Усону, дедушке всей охоты, твой дружбан Джек».

– Здешний вождь потрясает нас напрочь, – произнес Дрейк.

Сын с энтузиазмом кивнул.

– Туан Джек наш добрый друг.

– Конечно же, – сухо пробормотала Аманда, – Джек всем добрый друг.

Похоже было, что знаменитый киноактер лично посетил эту деревню много лет назад и неоднократно потом присылал сюда письма и подарки. Если не считать проводника и двух носильщиков, прибыл сюда он совершенно один, одинокий скиталец, предпочитавший посещать благородные места на земле так, чтобы его не отвлекала свита. Он был великим исследователем. Танцевал для народа пекитов – случай этот до сих пор с приязнью вспоминали все, кто был ему свидетелем. Однажды он вернется, и тогда устроят такое празднование, какое превзойдет всю неделю фестиваля урожая. Дрейк и Аманда – тоже друзья туана Джека?

– К сожалению, нет, – признался Дрейк, – но если бы вождь тут смог устроить нам частную встречу наедине, у меня есть сценарий, который я пишу уже шесть лет…

– У нас с ним гримерша одна была, – сказала Аманда.

Из задней комнаты вынырнула жена вождя – она несла тиковый поднос с изящными белыми чашками, до краев наполненными черным отваром, маслянистым на вид. Вся лучилась полоумным гостеприимством, напропалую сияла своим гостям, а все до единого зубы у нее во рту были испачканы катеху. Все были счастливы: в деревню не заглядывали никакие гости с тех пор, как полгода назад тут с каким-то внесезонным тренировочным марш-броском проходила шведская лыжная команда. На жене вождя был яркий желтый саронг, вместо ремня подпоясанный на талии отрезком стереокабеля.

Аманда отхлебнула глоток подозрительно пахнущей тепленькой жидкости.

– Интересно, – сказала она.

Дрейк пожал плечами, вздернув брови в вопросительном недоумении. Уставился в чашку, надеясь опознать напиток перед тем, как сделает следующий глоток. Не сумел; сделал. Причудливый вкус он все равно не мог толком определить.

– Вы не будете любезны спросить у вождя, – попросил он сына, – как можно более учтиво, чем именно мы с таким воодушевлением имеем удовольствие наслаждаться из наших чашек?

– Кока-кола, – ответил сын. Никакого перевода не понадобилось.

Лицо вождя зажглось довольством.

– Кока-кола, – повторил он гордо. Они с женой всегда стараются держать под рукой несколько старых бутылок для своих гостей с Запада. Всем, похоже, это лекарство очень нравится.

– Спасибо, – торжественно произнес Дрейк. – Для нас это и впрямь большая честь.

Он предложил тост за вождя, который вернул комплимент, объявив своих обожженных солнцем собеседников «воинами похода», которые перенесли и выстрадали так много, чтобы забраться в такую даль и оказаться в этом простом селении в дебрях больших-больших лесов.

Затем вождь вывел своих гостей на веранду, где неизменно пытливый Дрейк спросил о головах. Разве стропила обычно не украшаются десятками копченых голов?

Вождь хмыкнул. Все продано давным-давно за много денег таким, как вы. Очень жаль. Деньги нам и сейчас нужны.

Не успел Дрейк задать следующий вопрос, за руку его начала дергать Аманда.

– Пора, мистер Любознайка, вздремнуть, сам же знаешь, как тебе бывает без этих двух лишних часов отдыха.

Вождь провел их в пустые комнаты в точности, как у него, темные, скверно пахнущие и пустые. Половицы там прогнулись и потрескались, и сквозь довольно широкие щели между ними они видели голую землю внизу под длинным домом, крапчатые спины свиней, сбившихся вместе в уютной омолаживающей грязи. Вождь вручил им замок и ключ для новой сияющей щеколды на двери. Деревня менялась. Люди уходят теперь на побережье и возвращаются с новыми замыслами. Раньше так не было.

– Да, – ответила Аманда, – то же самое и у нас в стране. – Вождь удивился. – О да, – продолжала она, – наши люди тоже едут на побережье, возвращаются с новыми замыслами. Оказываются либо в тюрьме, либо на большом экране. – Дрейк улыбнулся, вскинул руки.

– Поглядите на нас.

Вождь обнял