каламинового лосьона. Когда он повернулся – увидел, что вся спина ее влажной блузы от шеи до талии покрыта густым роем жадных до соли бабочек, мягкой дышащей шубой настолько интенсивного цвета, что он, казалось, вот-вот взорвется пламенными аплодисментами. Дрейк не заговорил. Он не шевелился. Мгновение – паутина ломких прядей, какие он не осмелился порвать. Возможно было поверить, что красота обоюдна любви, а природа не строит козни. Затем его несведущая жена выпрямилась, бабочки рассеялись, словно клочья рваной бумаги, и все вернулось к тому, как было прежде, – только иначе.

Через час они нашли палку-послание, воткнутую у тропы, – сырая кора на ее кончике отогнута тонкими ленточками и свернута завитками местного значения.

– Пекиты, – объявил Хенри. – Проходили тут, наверное, вчера. Дичи нет. Очень голодные.

– Домой шли? – спросил Дрейк.

Хенри кивнул.

– А далеко дом?

– Для них – два-три дня. – Хенри умолк. – Для нас – четыре-пять дней.

Топ-топ, топ-топ, топтоптоп.

И двигались это они, не лес, одолевали топчак грязи и слизи, зеленого пота без передышки или надежды на продвижение, ум любезно притонул в теле, камень под рябью и зыбью языка. Много часов никто не грезил наяву, никто не переживал ни единой сознательной мысли. Солнце, воздух и пространство – все исчезли навсегда, и Коупленды были попросту этими крохотными усталыми бледными существами, что безмозгло пробирались, как личинки сквозь спутанные корни мира.

Аманда страдала от более-менее постоянной головной боли – от жары ли, усталости или доселе неслыханных причин, она не знала. Откуда б ни происходила эта отвлекающая боль, очевидно, она взошла на борт, как навязчивый спутник, на все путешествие. Аспирин вообще не помогал. Единственная таблетка кодеина, которую она проглотила ради эксперимента, превратила переход одного утра в последний отрезок состязания железных женщин мирового класса. Кроме того, невзирая на частое и щедрое применение многочисленных мазей и присыпок, некоторый важный участок ее анатомии не переставал чесаться. Настроение у нее было отнюдь не благодушное.

Дрейк не жаловался вообще. Снаружи казалось, что он справляется с переходом, хотя, разумеется, он не намеревался никому сообщать о тех словах и фразах, что время от времени начали выплывать из лесов на волне, явно направленной только ему в ухо. Однажды он присел на цветущее бревно, счищая со своей икры пиявок, и отчетливо услышал ясный голос, чеканящий из массы листвы у него за спиной твердо, тише некуда:

– Помоги, – говорил он. – Помоги мне. – Вздрогнув, он развернулся, но там никого не было. Позднее на тропе он услышал тот же голос, только говорил он в более низком регистре: – Сволочь, – произнес он. – Сволочь, сволочь. – Голос, утвердившись теперь, возвращался с интервалами по меньшей мере раз, иногда несколько раз в день, становясь все громче, наглее, расширяя свой словарный запас, как будто кто-то злонамеренный шел следом, только чтобы дразнить его из-под прикрытия джунглей. Дрейку было слишком стыдно заикаться про это явление Хенри – вероятно, нередкий обман чувств в чуждой среде, – и он отказывался довериться Аманде, уверенный, что она и без того уже тщательно послеживает за ним в поисках начальных признаков физической и умственной усталости. Он старался не слишком беспокоиться; симптом или же реальность, голос тот, как и все прочее в этом причудливом творении, был пленником собственного жизненного цикла, который отыграется до самого конца вне зависимости от его, Дрейка, желаний или оборонительных мер. Просто еще одно осложнение, жужжащее у него в голове вместе с гнусом, мухами, москитами. Отдай должное дьяволу, и он раздосадованно уползет. Держись середины. Блюди гармонию. Ломи дальше.

Слишком вымотавшись к концу дня, чтобы болтать друг с дружкой, не говоря уже о том, чтобы читать (черные царапины на белой странице казались фантастическими, бессмысленными и нелепыми), они жевали свой рис и рушились в лихорадочные грезы о наполненных ванных и об унитазах, на которые можно садиться, о мягких матрасах в темных тихих комнатах и кондиционированном воздухе, о десятках вентиляционных решеток сладкого благословенного кондиционирования воздуха, вершины цивилизации.

– Ладно, – вдруг рявкнул однажды Дрейк посреди мертвого молчания и без всякого повода, – это путешествие было одной большой ошибкой, мне жаль, я извиняюсь, мы никогда больше не станем предпринимать ничего подобного.

– Ты это о чем? – спросила Аманда, зримо раздраженная. – Кто жалуется?

Однажды поутру они свернули за изгиб нескончаемой тропы, и их встретил видавший виды столб, изрезанный в фигуры отвратительных очертаний, рабов мертвых; их длинные высунутые языки и еще более долгие эрекции увешаны были пучками увядших растений и банановой кожурой, давленой яичной скорлупой, свиными и куриными костями, а также горстями иного неопределимого заплесневелого мусора – хампатон, размещаемый на подходе к любой деревне, дабы отпугивать злых духов. Дальше по тропе собралось несколько неулыбчивых детишек – они тревожно поглядывали на высоких незнакомцев, похожих на птиц.

– Лон-Бувон, – объявил Хенри.

По тропе они вышли на яркую солнечную поляну, где их ожидало безмолвное сборище народа пекитов, их лица красного дерева застыли жесткими одинаковыми ухмылками такой преувеличенной причудливости, что не подпадали ни под какие параметры общественной расшифровки. В окружавшей тени на сваях по крайней мере пятнадцати футов высотой стояла пара действующих длинных домов, каждая конструкция украшена текучей пряжей сомкнутых спиралей и завитков, природных очерков, живой геометрией деревьев, листы и лоз, из которой тут и там проглядывало исключительно человеческое лицо утешительно бодрого вида. В темной трясине под домами рылись и дремали свиньи. Свободно бродили куры. Пара лысых собак, склеившихся посреди совокупления, повизгивая, с трудом скрылась в подлеске. Сквозь толпу начал пробираться молодой человек в бейсболке «Рейдеров»[116] и черной футболке, являющей череп без челюсти над пылающим логотипом «Жгучей болячки».

– Я полагаю, – тихонько поверила мужу Аманда, – что мы вступили в зачарованный мир за пределами иронии.

– Ну да, – согласился Дрейк, – но что ее заменит?

Молодой человек уверенно выступил вперед, очень энергично пожал всем руки и вновь отступил, все это время ухмыляясь с пылом безумца. Последовала неловкая пауза, которую молодой человек наконец прервал на превосходном английском:

– Мой отец идет. – После чего отступил еще раз.

– Ну, – объявила Аманда, – они явно народ симпатичный.

– По-моему, мы им нравимся, – произнес Дрейк.

Детвора наблюдала из-за родительских ног. Большинство селян одеты были в западное повседневное, мешковатые шорты и обвислые футболки, хотя несколько женщин завернулись в красивые саронги с изысканными и абстрактными узорами. Пауза все не кончалась. Затем Аманда окликнула Джалона, чтоб тот принес ей зеленый рюкзак. Она расстегнула боковой карман и достала оттуда кипу белых футболок, рекламирующих ее недавний фильм «Город мертвых киберпсихопатов, часть II». Вопящая женщина со сверлом, выбивающимся