Шрифт:
Закладка:
Я приеду в Нижний около 20-го числа.
Всего хорошего Вам и бодрости духа.
232
А. С. СЕРАФИМОВИЧУ
Начало ноября 1902, Москва.
Г. Серафимович,
простите — забыл Ваше имя и отчество. Обращаюсь с просьбой, не будете ли Вы любезны зайти сегодня ко мне до 7 ч. вечера: Гранатный переулок, д. 22, квартира Скирмунта. Очень обяжете.
233
Ф. Д. БАТЮШКОВУ
До 10 [23] декабря 1902, Н.-Новгород.
Уважаемый
Федор Дмитриевич!
Лев Львович Толстой прислал мне длинное и лицемерное письмо, в котором упрекает меня в том, что я будто бы повлиял на Вас и Ангела Ивановича в смысле враждебном Льву Львовичу и что-де результатом моего влияния был Ваш отказ напечатать его повесть.
Я ответил на письмо его так:
«М. г. Лев Львович!
Тот факт, что Вы нашли возможным печатать Ваш роман в журнале, где по поводу «Воскресения» Вашего великого отца писали гнусности, — навсегда поселил во мне отрицательное к Вам — как человеку — отношение. Я читал Ваш роман — и позволяю себе отрицать в Вас присутствие литературного таланта.
В этом смысле я действительно высказался перед гг. Батюшковым и Богдановичем; но — полагаю — Вы ошибаетесь, приписывая отказ напечатать Вашу повесть моему на них влиянию. Этого не может быть, ибо гг. Батюшков и Богданович — люди вполне независимые в своих взглядах и едва ли могут быть доступны чьему-либо влиянию. Думая иначе, Вы — боюсь — незаслуженно обижаете их.
Сообщаю Вам, уважаемый Ф[едор] Д[митриевич], об этом, дабы своевременно оградить Вас от возможных по поводу столкновения моего с Л[ьвом] Л[ьвовичем] — кривотолков.
Всего доброго!
Поклон Ангелу Ивановичу, его супруге и Куприным.
Если о Вы захотели ознакомиться с письмом Л. Л. — Вы найдете это письмо у К. П. Пятницкого.
Затем покорно попрошу Вас сказать В. Я. Богучарскому, чтобы полученную на его имя редакцией «М[ира] б[ожьего]» посылку он передал г. Миклашевскому.
234
К. П. ПЯТНИЦКОМУ
16 [29] декабря 1902, Москва.
Иллюстрацию посылаю обратно. Это — к Гофману, а не к Горькому.
Сейчас пришел с генеральной. Настя, Барон, Сатин, Бубнов, Лука, городовой — прекрасно. Остальные не очень прекрасно.
Очень тяжелая пьеса. Всего доброго! Бунин задержал «Манфреда», которого Фед[ор] Иван[ович] читал первый раз хорошо, а второй — изумительно.
Ну, что же? Простим Бунину. Устал.
Датчанину написал европейское письмо и надеюсь, что он, прочтя его, — лопнет от удовольствия. Просил передать академику мою высочайшую спасибу.
235
К. П. ПЯТНИЦКОМУ
20 или 21 декабря 1902 [2 или 3 января 1903], Москва.
Дорогой друг — сердечное спасибо за телеграмму. Успех пьесы — исключительный, я ничего подобного не ожидал. И — знаете — кроме этого удивительного театра — нигде эта пьеса не будет иметь успеха. Вл[адимир] Иван[ович] Немирович[-Данченко] — так хорошо растолковал пьесу, так разработал ее — что не пропадает ни одного слова. Игра — поразительна! Москвин, Лужский, Качалов, Станиславский, Книппер, Грибунин — совершили что-то удивительное. Я только на первом спектакле увидел и понял удивляющий прыжок, который сделали все эти люди, привыкшие изображать типы Чехова и Ибсена. Какое-то отрешение от самих себя. Второй спектакль по гармоничности исполнения был еще ярче. Публика — ревет, хохочет. Представьте — несмотря на множество покойников в пьесе — все четыре акта в театре — хохот.
Москвин играет публикой, как мячом. Он говорит: «Ах ты, сволочь!» — она ржет! — «Подлец ты!» — ржет еще сильнее, и вдруг — «удавился!» В театре — как в пустыне. Рожи вытягиваются, и — мне говорили несколько раз: «Не смеяться — невозможно, но Вы бьете за смех слишком больно. Это несправедливо, если Вы сами же вызываете его». Качалов — изумительно хорош. Сатин в четвертом акте — великолепен, как дьявол. Лужский — тоже. И так — кого ни возьмешь. Чудесные артисты!
Завтра уезжаю в Нижний. Посылаю письмо из Берлина. Фотографии Вы получите через два дня, я не решаюсь послать их прямо в театр, ибо полагаю, что, может быть, нужно, чтоб Шольц передал их.
Ну, до свидания!
Возьмите «Новости дня» от воскресенья, там есть снимки с «Дна».
Ну, всего хорошего.
От жены — всякие пожелания.
236
А. Л. ВИШНЕВСКОМУ
1902, конец года.
Татарину — Вишневскому. Пускай всякий закун верх тармашками.
237
К. П. ПЯТНИЦКОМУ
25 декабря 1902 [7 января 1903], Н.-Новгород.
25-е декабря.
Скиталец — женится. Это — факт. Я — посаженый отец. Берет девицу, у которой 104 000 приданого. По сей, вполне уважительной, причине запишите ему в счет 100 р., взятые им у меня в Москве.
Засим: переведите 200 р. в г. Минск, дом О-ва сельского хозяйства, Ольге Юльевне Каминской.
Чириков — волнуется. Целые, говорит, четыре месяца книг нет, — что такое? Я его успокаивал, но безуспешно. И Серафимович волнуется.
Ответьте мне телеграммой — могу ли напечатать часть 4-го акта «Дна» в «Нижегор[одском] листке»? Очень просят. Если можно — телеграфируйте «Листку»: «Можно», нет — «Нет».
С полным спокойствием духа; и даже с наслаждением имею удовольствие сообщить Вам, что в течение 6-и дней пребывания моего в Москве я растратил 804 и 1525 р. Здорово! Даже Савва Морозов красноречиво покачал головой и выразил сомнение в том, что знакомство со мною полезно ему. После первого представления был ужин в Эрмитаже, на 75 человек. Ужинало все «Дно» и «Мещане» с учениками. Был изумительный пляс и безумное веселие. Выпили. И я выпил. Успех «Дна» приподнял всех на высоту полной потери разума. Все — и старые и малые — яко обалдели.
Тем не менее — ни публика, ни рецензята — пьесу не раскусили. Хвалить — хвалят, а понимать не хотят. Я теперь соображаю — кто виноват? Талант Москвина — Луки или же неуменье автора? И мне — не очень весело.
До свидания! Когда поедете в Москву смотреть «Дно» — известите нижеподписавшегося.
Нет ли каких-нибудь лишних марок
